Детская любовь - [82]

Она доставала из кармана списочек фамилий и адресов. Без системы, без пояснений. Номер округа в ту пору не входил в состав адреса. Но я уже гордился знаньем Парижа. И для моего возраста знал его действительно не плохо. Я изучал список. Из семи или восьми названий улиц точное расположение четырех или пяти я устанавливал быстро. Что до остальных, то мне подсказывало чутье, в каком направлении надо их искать. Улицу Отейля я едва ли принял бы за улицу Гобеленов или Вожирара. Ты в этом убедишься на практике. За немногими, сбивающими с толку исключениями, какова, например, улица Стендаля в Менильмонтане или улица Резервуаров в Пасси, большинство названий улиц имеют тот или иной местный колорит. Улица Подрядчиков или улица Добровольцев, например, отдают периферией, но недавней (ни старым Монмартром, ни старым Бельвилем); и так как сюда примешивается нечто подловатое, то это, должно быть, Вожирар! Не отрицаю, что во многих случаях это чувство сродства сводится к смутным воспоминаниям… Впрочем, окончательно я устанавливал маршрут с помощью небольшого плана, который носил с собой. Маршрут был одновременно фантастическим и разумным. И мы пускались в дорогу. Некоторые улицы и районы считались опасными; их следовало избегать в виду возможных встреч; по крайней мере, в начале этой нашей бродячей жизни; таковы были, например, авеню Оперы или места близ универсальных магазинов. Но ты представляешь себе, какими свободными, беспечными путешественниками мы чувствовали себя, едва лишь покидали центр и перед нами открывалось бездонное пространство Тернов или малого Монружа. Когда мы приближались к дому клиента, я останавливался на углу улицы. Или замедлял шаги. Немного дальше Элен догоняла меня. По пути я угощал ее крендельком или булочкой с плиткой шоколада, а то и пирожным, но не в кондитерской, — меня стесняла притязательность и важность этих заведений, — а в булочной-кондитерской. Там-то я и приобрел те специальные сведения, которыми блеснул перед тобой недавно. У меня не было никакого серьезного основания полагать, что Элен дома терпит лишения. До этой степени бедность их еще не дошла. Но я допускал, что часто у них нет сладкого к обеду. И ты представляешь себе, как увеличивалось, каким захватывающим становилось от этой мысли обычное удовольствие, какое получает мальчик, угощая сластями подругу.

Элен тоже была щедра и даже расточительна. Г-жа Сижо поручала ей иногда получать деньги по счетам. Я говорил ей, конечно, что эти деньги ей не принадлежат, что она должна относить домой все, до последнего сантима. Мелкобуржуазное воспитание привило мне, как ты знаешь, мелочную честность в отношении денег. Тебе это должно быть знакомо.

— Настолько знакомо, что я думаю, не является ли функцией мелкой бужуазии — наделять общество обильными запасами этой добродетели, недостаток в которой дает себя порою жестоко чувствовать — ты не находишь? — в других этажах.

— Как дворянство когда-то наделяло воинской доблестью остальные слои народа. Итак, Элен отвечала мне, что мать предоставляет ей небольшой кредит для поездок в трамвае и в омнибусах и что она в праве расходовать эти деньги иначе, раз мы ходим пешком. Но она несколько широко подсчитывала сбережения. Мне приходилось отбиваться от той доли слишком дорогих лакомств, которую она мне предназначала. Ты понимаешь, было все же легкое, неуловимое классовое различие между средой Элен и моей средой, — различие, отделяющее при одинаковом культурном уровне служащего, получающего определенное, пусть даже хорошее жалованье, от коммерсанта, у которого деньги легче проходят через руки, капризнее, а главное, менее строго соответствуют труду.

Этими экспедициями по четвергам мы не удовлетворялись. Наоборот, они усиливали нашу потребность быть вместе. В промежутках между двумя четвергами мы старались встречаться много раз, хотя бы на несколько минут. В иные вечера, платя мне той же любезностью, какую я когда-то оказывал ей, Элен поджидала меня в час выхода из лицея, не у подъезда его, но право же, не очень-то от него далеко. Помнится, я показал тебе Гаврский пассаж, когда мы как-то сходили с Вышки. Вспоминаешь? Подле самого лицея, бок-о-бок с ним, так сказать, узкая и коленчатая галлерея с магазинами, ярким освещением, вроде пассажа Жуфруа. Там я заставал ее перед какой-нибудь витриной. Никогда никто не улыбался мне так, как улыбалась она, когда, повернув голову, меня узнавала. Источником ее большого обаяния было спокойствие. Она почти никогда не бывала нервна или сердита. Умела извинить опоздание или, вернее, останавливала мое извинение улыбчивым движением губ, говорившим: «Да ведь это уже забыто». Мне, человеку нервному, склонному беспокоиться, упрекать себя, и в то же время довольно требовательному к другим, — мне кажется, что я обязан Элен зародышем душевного расположения, которое я с тех пор культивировал недостаточно, но благотворность, прелесть которого я испытывал в некоторые периоды… о них я, быть может, еще расскажу тебе когда-нибудь… и которое я назвал бы своего рода квиэтизмом. Да, всякий раз как я испытываю это несколько сверхъестественное облегчение, быть может, на меня нисходит мягкость моей маленькой подруги.