Детская любовь - [75]

— Вы говорили мне, — сказал Жорес, — что вам хотелось бы выслушать мое мнение по вопросу, имеющему некоторое значение…

— Да, и весьма конфиденциальному по своей природе.

— Будьте спокойны. Когда меня просят молчать… во мне живет замкнутый южанин… вопрос личного или политического характера?

— Я не стал бы вас беспокоить по чисто личному делу.

— Почему же, милый?

— Нет, не вас… Если позволите, я начну с нескольких вопросов. Простите, если тот или иной из них покажется вам нескромным или глупым.

— Валяйте, валяйте.

— Насколько я знаю, материально дела «л'Юманите» идут не плохо.

— Да. Мы довольны.

— …Но даже крупным органам информационной печати приходится туго. Вам, наверное, доводилось испытывать, как тяжки могут быть денежные заботы у партийной газеты.

— Мои товарищи так милы, что скрывают их от меня, насколько только это возможно. Тем не менее я по своему положению не могу этого не знать. Струна все время натянута. И в конечном счете мы проедаем деньги. Вам это должно быть ясно.

— Так вот, допустите… я не с таким предложением к вам пришел, о нет, это — простая гипотеза для более удобного рассуждения… Допустите, что некто предоставляет в ваше распоряжение средства, достаточные для того, чтобы уравновесить бюджет «л'Юманите», обеспечить ее будущее, даже увеличить ее распространение… и при этом, разумеется, не ограничивает вашей свободы, так что за вами остается абсолютный контроль за газетой.

— Я был бы в восторге.

— Вы не отказались бы от денег по тому мотиву, что газета, борющаяся с капиталистическим обществом, не имеет права принимать помощь от господина, который естественно является капиталистом?

— Вот еще! Г-н де ла Палисс сказал бы на это, что в современном обществе капиталы могут исходить только от капиталистов. Мы сами в «л'Юманите» не смогли бы ни основать газеты, ни поддержать ее жизнь хотя бы в течение трех месяцев, не имея за спиною нескольких друзей с деньгами. Мы этого не скрываем. Люди правого лагеря напускают на себя негодование, говорят о «социалистической комедии». Пускают слух, будто у нас в списке акционеров первый столбец занят списком миллионеров. Тем лучше, если есть миллионеры социалисты.

— Да…

— Разумеется, я не согласился бы на поддержку господина, заведомо мечтающего нас задушить. «Поцелуй Иуды»… Ни на поддержку мерзавцев. Мы принимаем только чистые деньги… в той мере, в какой деньги могут быть чисты.

— Если я правильно понимаю вас, то поддержка человека, обнаруживающего сочувствие к нашему делу, — вы позволите мне говорить «наше дело», хотя наши пути за последние годы несколько разошлись, — поддержка такого человека, как бы ни был он богат, не показалась бы вам сама по себе компрометирующей наше дело?

— Только бы сочувствие было искренним.

— Не всегда легко читать в сердцах… Вы не считаете, — мой вопрос, пожалуй, покажется вам наивным, — что раз человек богат, то тем самым он, так сказать, по природе не способен искренне желать социализму победы?

— По счастью, человеческое сердце, не в такой мере находится в плену у класса, у воспитания. Я и сам происхожу, правда, не из богатой семьи, но из буржуазии. А взять хоть Леви-Брюля. Он не крупный капиталист, но человек с деньгами. Он нам помог. А я готов чем угодно поручиться в искренности Леви-Брюля.

— Это интеллигент; исключение.

— Есть и другие.

Гюро, усевшись, потупился, задумался, похлопывая себя по носу и по губам двумя пальцами правой руки.

Жорес не прерывал его раздумья. Затем сказал:

— Мне не приходится спрашивать вас, на какой частный случай вы намекаете. Между тем, это прежде всего вопрос индивидуальных обстоятельств.

Гюро ответил не сразу.

Он поднял голову, взглянул на Жореса. И заговорил другим, немного лихорадочным тоном, протянув руки вперед в непроизвольно патетическом порыве:

— Мой дорогой Жорес, я уважаю вас безгранично. И очень люблю. Хотя вы старше меня только на несколько лет, я смотрю на вас, как юноша на взрослого. Мне мучительно было бы совершить поступок, который вы сочли бы дурным, узнав про него. Я говорил вам о газете, о материальной поддержке газеты, потому что именно такой вид принимает для меня это дело в первую очередь. Но мне кажется, что ему суждено расшириться… да… мне кажется, что случай предоставляет мне одну довольно широкую возможность. Я не стараюсь вас заинтриговать; не хотел бы также, чтобы вам показалось, будто я себя обольщаю… Весьма возможно, что будущее докажет мне мою опрометчивость. Я ищу сравнения. Ну вот: история Вагнера и Людвига I Баварского. Крупные замыслы художественного порядка нежданно осуществляются в очень короткий срок, потому что этому королю, не такому уж знатоку и не такому уж, пожалуй, убежденному неофиту, вдруг взбрело на ум поддержать художника-революционера… О, на этот раз речь идет не о каком-нибудь короле и не о новом Вагнере. Я не теряю чувства пропорций. Но дело, победу которого можно обеспечить, по меньшей мере столь же велико… Словом, если мы назовем революцией, как удачным словом, коренное преобразование современного общества, временно оставляя в стороне наиболее желательные формы и темпы такого преобразования… Я ведь не слишком отдаляюсь от вашего понимания этого слова, не правда ли?…