Детская игра - [2]

— Какой-нибудь пошленький отельчик? — презрительно поинтересовался отец Джерарда. — Типа «плати и ложись» для пошленьких связей на одну ночь?

— Не угадал, — был ответ. — Отель был довольно-таки шикарный.

Внизу они смотрели телесериал, где обиженные устраивали скандалы, похожие на те, что Джерард и Ребекка видели в жизни. Обидчики встречались на автостоянках или рано утром на пустырях.

— Ну дает! — воскликнула Ребекка, мягко изумленная тем, что происходило на экране. — Вынул язык у нее изо рта. Точно.

— А она жует его губы как полагается.

— Но язык-то…

— Вижу, вижу.

— Выглядит как не знаю что.

— Давай ты будешь миссис Эдвина.

Они выключили телевизор и молча пошли наверх. Поднявшись, закрыли за собой дверь.

— Хорошо, — сказала Ребекка. — Я — миссис Эдвина.

Джерард издал обычный звук, имитирующий звонок в дверь.

— Да провались ты!..

Пристально вглядываясь в пустоту, Ребекка не шевелилась, пока звук не раздался опять. Вздохнув, поднялась с пола, на котором сидела. Бессловесно ворча, побежала на месте, будто бы спускаясь по лестнице.

— Слушаю вас.

— Вы — миссис Эдвина?

— Совершенно точно.

— Я увидел ваше объявление в витрине газетного киоска. Как он называется? «Хорошая новость», да?

— Что вам нужно, если не секрет?

— Там написано, что вы сдаете комнату.

— Ну и что с того? Я смотрю «Даллас».

— Простите, что оторвал вас, миссис Эдвина.

— Вы что, хотите снять?

— Да, мне нужна комната.

— Ладно, входите.

— Добрый вечер, миссис Эдвина.

— Надеюсь, это не для любовных дел. Мне в моем доме пакости не нужны.

— Ну что за прелесть комнатка!

— Если для любовных, то еще десять фунтов в неделю. И еще десять, если будут девушки по вызову.

— Заверяю вас, миссис Эдвина…

— В газетах сейчас каких только ужасов не пишут. На днях вот было: «Королева красоты — девушка по вызову!» Вы будете сюда приглашать королев красоты?

— Нет, нет, ничего такого. Мы с подругой, бывало, брали номер в отеле «Гран-палас», но это, согласитесь, несколько другое.

— Вы женаты?

— Да.

— Картина ясна.

Мать Ребекки во что бы то ни стало хотела знать, где происходили измены. Мать Джерарда, подвергнутая такому же допросу, призналась, что запретные свидания случались в разных местах — несколько раз, например, у любовника в кабинете. После работы, в перерыв на ланч или на чай. Потом был отель, наконец — наемная комната. «Какая мерзость!» — закричала мать Ребекки. Тут ее одолели рыдания, и Ребекка выскользнула вон. А вот Джерард остался. Потом он рассказал ей, какой последовал необычайный разговор, какое важное значение было придано съему специальной комнаты, какая великая возникла обида.

— Эту гнусную дыру я уже видеть не могу.

Ребекке хорошо удавалось этакое легкое капризное подвывание — интонация избалованного обиженного ребенка, которую она давно еще пару раз опробовала на практике, нарываясь на резкий родительский окрик.

— Лапуля, ну чем она так уж плоха?

— Да всем — жуткая комната. Во-первых, грязная. Постельное белье все в пятнах, я в жизни такого не видела. Да и саму Эдвину надо бы постирать. Посмотри на шею. Грязнуля и неряха.

— Да ничего в ней такого особенного.

— В прихожей вечно мясной запах. Она ни разу в жизни окнá не открыла.

— Лапуля…

— Я хочу жить в отдельном доме. Хочу, чтобы мы развелись и поженились.

— Я знаю. Знаю. Но дети же. И эта ужасная вина, которая меня томит.

— Тебя вина, а меня тошнота. Всякий раз, когда вхожу в эту дверь. Взгляну на эти грязные обои — и подступает.

— Можно сделать ремонт.

— Пойдем в «Сливки общества», возьмем по коктейлю. А сюда больше ни ногой.

— Но послушай, радость моя…

— Наша любовь уже не такая, как раньше. Помнишь, как мы танцевали в «Рубиновой гостиной»? Мы уже год как не были в «Огнях в ночи». И в «Гран-паласе» тоже…

— Ты же хотела гнездышко.

— По-моему, ты меня больше не любишь.

— Еще как люблю.

— Тогда объясни Эдвине, куда она может засунуть эту поганую старую комнатенку, и давай заживем в своем доме.

— Но дети, дети.

— Утопи пащенков в ведре. Презентуй их миссис Эдвине — я разрешаю. В стену зацементируй.

— Давай на пять минуточек ляжем…

— Не хочу сегодня ложиться. Не хочу на эту простыню.

— Ладно, не надо. Пошли выпьем по бутылочке бэбишама[1].

— Вот это хорошо.

Когда они оставались дома одни, было лучше всего. Такое часто случалось в середине дня, когда уборщица уходила, а мать Джерарда, недавно устроившаяся на неоплачиваемую общественную работу, еще не возвращалась. Они шастали по комнатам и всюду совали носы. Среди прочего интересного они обнаружили письма — одни от матери Джерарда к отцу Ребекки, другие наоборот. Стянутые резинкой, они лежали в плоской картонной коробочке в выдвижном ящике туалетного столика. Дважды, оказывается, любовная связь прерывалась. Дважды звучало прости-прощай, дважды за этим следовали признания в невозможности жить друг без друга. Они не могли ничего с собой поделать. Должны были встречаться.

— Да-а, — восхитилась Ребекка. — Пикантненько.

* * *

Воскресными вечерами после еженедельных визитов к двоим потерпевшим Джерард и Ребекка обменивались впечатлениями. Отец Джерарда готовил, стирал в машине, пылесосил, гладил рубашки, заправлял постель и полол клумбы. Мать Ребекки сидела в единственной комнате квартирки и вид имела довольно жалкий. Она подкреплялась орехами и шоколадом, не отрываясь от телевизора, и говорила, что нет смысла готовить на одну себя и что ей совершенно все равно. Свой край она держит, настаивала Ребеккина мать. «Видишь теперь, — доверительно говорила она, — почему я сказала, что не смогу о тебе заботиться? Совсем не потому, что ты мне не нужна. Ты — все, что у меня осталось. Кроме тебя, мне и жить-то незачем».