Детская библиотека. Том 44 - [8]

На Людку никто далее не взглянул. «Что Людка — у Людки все в порядке, — думали они, — до нее ли, когда в семье такая беда». А ей не лучше, чем Стефану и Элизе, даже, наверно, хуже, потому что Стефан с Элизой взрослые, умные, все уже понимают и любым своим огорчением могут поделиться с другими. Людка еще немножко подождала, демонстративно ступив сапогами прямо на ковер, но мама и на это не обратила внимания. Впрочем, Элиза тоже сидела в сапожках, и две грязные лужицы лениво впитывались в ковер. Людке все-таки ужасно хотелось, чтобы мама вспомнила свой обычный репертуар и сказала: «Ты мне своим пеплом все цветы погубишь!», или: «Ну как можно, не переставая, курить эту махорку», или еще что-нибудь в этом роде, и сразу бы все стало на свои места. Но она понимала: ничего подобного не будет и быть не может.

Людка заглянула на кухню. Сегодня ее все раздражало. В раковине стояли грязные кастрюли, из холодильника текла вода. Наверно, днем, когда было еще светло, выключили электричество. На клеенке лежала опрокинутая банка с клюквенным вареньем, и оттуда, словно противные маленькие тараканы, выползали клюковки. Из глиняного горшочка уныло свисала веточка сушеной петрушки. Нет, в кухне тоже было тоскливо. Людка пошла к себе в комнату, достала тетрадь с ключиком, которую ей подарила Тереса, открыла ее и написала:

«Знайте, что Вы, хоть и нечаянно, причинили мне огромное горе».

«А чем же, собственно?» — задумалась Людка. Грош цена чувству, которое может угаснуть из-за пары красных сапожек! Почему к Туру Хейердалу и Станиславу Хемпелю у нее никаких претензий не было — ведь не из-за того же, что она их никогда в глаза не видела? Почему и она и они могли спокойно ждать, пока она станет совсем взрослой? Людка пошла в ванную. На стеклянной полочке под зеркалом тонким слоем лежала пыль. Людка написала пальцем: «Ну так что же?» — и, подумал, добавила еще три вопросительных знака. Потом перебрала перед зеркалом волосы, ища седину. Говорят, от горя люди мгновенно седеют. А она нет. Ни одного седого волоса. Как будто она страдала не по-настоящему.

Людка открыла дверь в комнату. Мать машинально спросила:

— Уроки сделала?

— Нет, — сказала Людка.

— Вот и хорошо, деточка, вот и хорошо! — ответила мать.

Ну конечно, мать сейчас ни о ком, кроме Элизы, думать не может. Примостились рядышком на диване и шепчутся. Отец перебрался в кухню и там теперь стучит мундштуком по блюдцу с окурками. Он поднял на Людку усталые глаза.

— Ты ужинала?

— Нет, — сказала Людка.

— Возьми что-нибудь сама, ты же видишь, маме не до тебя.

— Я не буду ужинать.

— Тогда ложись спать.

— Я уроки не сделала.

— Тогда делай уроки, доченька, — и пристукнул мундштуком.

Людке стало жаль родителей. Конечно, ей сегодня нужно внимание, вот хотя бы как в тот раз, когда она заболела гриппом и все суетились, поили ее чаем с малиновым вареньем, заставляли глотать аспирин, ну и все в таком роде. Но нельзя забывать, что родителям тоже тяжело, у них свое горе. И все из-за любимого сыночка, образцово-показательного Стефана. Людке захотелось взять и разбить парочку тарелок из сервиза, маминого свадебного подарка, который «всю войну с нами пережил». Ну, а с Людкой он ничего не переживал. По ней, эти семейные реликвии с голубыми розами и золотой каемкой только зря место в шкафу занимают, да еще три раза в год приходится — осторожно! — перемывать их в мыльной пене. А на стол этот сервиз ставят только под рождество, причем мима так гипнотизирует всех взглядом, что от страха кусок застревает в горле. Как можно придавать значение подобной ерунде, Людка не понимала. Но сейчас ей хотелось расколотить салатницу (этой салатницей не пользовались решительно никогда) не со зла и не из хулиганство, а из жалости к маме. Потому что мама стучать мундштуком по блюдцу не станет, а будет, бедная, после Элизиного ухода плакать чуть ли не всю ночь. Мама очень любила Элизу, совсем как родную дочь, — она, кажется, напоминала ей Барбару. Так вот, если грохнуть салатницу об линолеум, мама отругает Людку, бросится собирать драгоценные осколки и хоть ненадолго отвлечется. А еще можно сделать вид, будто ей что-то понадобилось в буфете, и как бы нечаянно рассыпать пакет муки. Или выпустить пух из подушек. И у мамы сразу появилась бы новая забота. Не кто иной, как именно Стефан всегда поучал Людку: «Людик, если у тебя будут серьезные неприятности, первым делом постарайся найти себе какое-нибудь занятие. Прибери в комнате. Перешей платье. Заставь себя сесть за уроки. Главное — пусть пройдет немного времени, и все твои беды покажутся не такими страшными». Ну, сам-то Стефан нашел чем заняться, вернее, не чем, а кем.

— Холодильник оттаял, — сказала Людка отцу. — Света, что ли, не было?

— Мы хотели его разморозить и выключили, но тут пришла Элиза, и все так и осталось.

— Папа, неужели они разойдутся? — тихо спросила Людка.

— Боюсь, что так, доченька, боюсь, что так. А чем мы с мамой можем помочь? Мать говорила ему, просила… да что поделаешь? Ложись спать.

Значит, ничем нельзя помочь, когда один человек перестает любить другого? Неужели нет такого слова, такого заклинания, чтобы все пошло по-старому? И от чего это зависит? Наверно, не от красоты, потому что Элиза в пятнадцать раз лучше, чем та. Людка видело ее со Стефаном на улице, но тогда еще не понимала, что это означает.