Детка - [34]
Глава пятая
Кубинец в Нью-Йорке
Кубинец, вбей себе в голову:
это – Нью-Йорк.
Куба меня бортанула,
и я приплыл в этот порт,
увидел такую девушку,
что просто разинул рот.
А она: «I don't know
speak to you,[15] кубинец».
(Авт. X. Априсио и M. Санчес.Исп. Трио Ориенталь)
Так я ее больше ни разу и не видел и даже ни разу не написал. Слышал, что дочка у нее – загляденье, но комуняка. А я, выходит, отец этого красного отродья, которое стыдится меня, потому что ему вбили в башку, что я изменник родины. Небось, мать ее так воспитала – чья же еще вина? Ясное дело, решила отомстить. Да за что же мстить-то, дурочка? Мы ведь и знакомы почти не были. Я не успел ее даже представить будущей свекрови, моей матушке, да будет ей земля пухом. Бедная старушка, уж как она умоляла меня в письме подтвердить слух, что я, мол, якобы бросил девушку в положении. Но я всегда отвечал одинаково: «Мол, нет, мамуся, все это треп, просто быдло это, ваши соседи, хотят еще больше меня утопить и нервы вам лишний раз попортить «. Но старуха стала копать и нарыла столько, что Холмсу с Ватсоном, Лестрейду, Пуаро, Джессике, Деррику, Коломбо, Старику и Наварро вместе взятым и не снилось, но, слава Богу, так никогда и не раздобыла гаванского адреса, потому что пришлось ей переехать в Матансас. Ясное дело, после моего отъезда ей не только дом и район, но и провинцию пришлось сменить. Веселенькую ей жизнь устроили, все уши прожужжали, что ее сын предатель и т. д. и т. п.
Мать моя, святая женщина, земля ей пухом, преставилась точнехонько в тот самый день, когда по моим расчетам дочке должно было исполниться пять. Иначе говоря, недолго она протянула, угасла, как свечка. Не могла пережить разлуки. Кой-какие знакомые, что приезжают сюда – мало их, правда, ведь все они политические, а политических за здорово живешь не выпускают, – рассказывают, что страдала она страшно, настоящая пытка была для нее расстаться со мной. Конечно, подумать только, единственный сын, воспитывался в частных школах, хотя, признаться, всегда был порядочным шалопаем. Когда отца положили в больницу, я прямо как сердцем чувствовал, прямо как горечь какую, что одна у него оттуда дорога – на кладбище. Так оно и вышло. После похорон я про себя решил так: все, у каждого своя дорога, можете на меня больше не рассчитывать. И даже не притронулся к тому, что отец скопил в поте лица, дабы обеспечить мое будущее (собственно, там и было-то немного), и ударился в другую степь, занялся тем, что было по душе: сначала сколотил шайку – учил босоту воровать, потом разные грязные делишки, ну и под конец угодил в мафию. В общем, выжил, пожаловаться не могу. Я собой доволен. Приехал, увидел и победил. И где? Здесь, в этой Мекке победителей. Хлеб, конечно, нелегкий, работать приходилось как зверю, но кубинцы любят работать, если им за это платят, что, между прочим, логично. А насчет того, что все кубинцы, мол, лентяи и работать не хотят, так это только сейчас и там, потому что кубинец ничего не любит делать из-под палки. И не забывайте, что Майами сделали мы, то есть я хочу сказать, кубинцы, отказывавшие себе во всем, потому что кроме травы здесь ничегошеньки не было, и это мы, надрываясь, соорудили всю это шикоту, этот Майами – столицу сплетен, где тебя и в глаза и за глаза обосрут.
Едва приехав в эту страну, я тут же наладил связи. Удивляться тут нечему: старинные дружки из «Капри» дали отличные рекомендации. Да еще мой прежний шеф перебрался сюда раньше меня. Забавный старикашка, все еще жив, лет ему за тыщу перевалило, но здоровье железное. Старика с таким вздорным характером я знавал еще только одного. Но тот, слава Богу, от меня далеко, за девяносто миль. Уверяет, что не умрет, пока я не верну ему счастливую банкноту. И почему я только оставил эту чертову банкноту ей на сохранность, почему не взял с собой? Признаться, я тогда слегка пересрал, ведь поймай они меня с одной бумажкой, вышло бы еще хуже, чем если бы у меня нашли целый чемодан. Ну, и как все, конечно, думал, что долго это не продлится и что я вскоре вернусь и за Деткой, и за банкнотой. А теперь этот выживший из ума Старик вот уже тридцать шесть лет клянет меня на чем свет стоит, жизни мне не дает из-за этой проклятой банкноты, шантажирует как только может. Из-за этой-то мутоты я и не смог по-настоящему подняться, закрепиться в деле, преуспеть – из-за придури какого-то вонючего Старика, сукина сына, который ни разу не упускал случая выставить меня дураком перед остальными членами клуба, заявляя, что на меня нельзя положиться, потому что, мол, тридцать шесть лет назад я потерял его доллар. Вот козлище – из-за какого-то доллара разводить такую вонь! Правда, когда он мне его давал, то предупредил, обсасывая конец сигары:
– Береги как зеницу ока. В нем наше будущее.
Примерно то же и я ей сказал: и про зеницу ока, и про будущее. А отдал я его, потому что помирал со страху – сцапай они меня с этой долларовой банкнотой, наверняка бы решили, что это какая-нибудь шифровка, содержащая военную тайну. Поэтому я банкноту ей и отдал – думал, что долго это не продлится. А стоило мне оказаться в этой стране, без гроша за душой, как первым, кто меня разыскал – потом-то я узнал, что многие меня искали из-за этой бумажки, – так вот первым, кто ко мне заявился, был Старик. Этим он всегда и отличался – был пунктуальным и обязательным, как восточный экспресс. Понятное дело, он не стал интересоваться, как там мое здоровье, не укачало ли меня в дороге, не хочу ли я чего-нибудь скушать, а сразу выпалил:
