Детка - [19]
– Нет, мы никогда не виделись.
– Погоди, клянусь, что мы встречались. Пойдем, детка, потанцуем, такая ночь…
Едва она поднялась из-за столика, подобно весеннему цветку, – чистый Longina seductora, – вся публика в кабаре замерла, словно кто-то нажал на стоп-кадр. Формы Кукиты не уступали по совершенству бутылке кока-колы – узкая талия и широкие округлые бедра, зад крутой и пышный, как у жены негритянского вождя, бедра туго обтянуты блестящим гринсбоном, упругая высокая грудь, стройная шея, а уши маленькие и смуглые, как крендельки к завтраку. Он был в восторге – еще бы, девушкой все любуются, а ему завидуют похотливой завистью. Первый, как всегда, первый. Конечно, чтобы содержать такую куколку, надо получать побольше, чем получает рабочий у Рено.
– Детка, ты просто супер, – шепнул Куке ее гуайяберистый кавалер, то есть я хочу сказать, что на нем была накрахмаленная гуайябера с длинными рукавами – немалая редкость для подобного рода заведений.
Хищным, ревнивым рывком он привлек ее к себе и погрозил кулаком смельчаку, который попытался было повторить его движение со своей партнершей, тихо млеющей на ходу и закатывающей глаза по причине то ли перманентного наркотического кайфа, то ли алкогольной комы.
Первый танец, болеро, они станцевали, словно приклеенные друг к другу. Он продолжал сомневаться, и подозрения его мало-помалу укреплялись – уж слишком знакомо было прикосновение этой щеки. И талия, и нежные полные руки, тоже что-то смутно ему напоминали, словно он ласкал их еще во время первой поллюции. А налитые, плотно стиснутые груди, вздымающиеся и опадающие при каждом вдохе и выдохе, столь похожие на аппетитные бюсты женщин из фильмов о пиратах с Эрролом Флинном и Аленом Делоном, – груди, которые так и рвались из корсажа наружу! Детка не выдержала и прильнула к его желанным губам. О как она мечтала о мельчайших подробностях этого поцелуя все восемь лет: язык ее моментально проник в самую глубь его рта, лаская каждый зуб, нежно скользя по деснам. Реакция партнера была безупречной – идеальный кобелек. Языки их, сплетаясь и расплетаясь, затеяли веселую возню. Когда они наконец оторвались друг от друга, Кукита, глядя на свои острые ноготки, спросила:
– Ну что, больше не ешь лук? А тот зуб запломбировал?
– Что-что?
– Слушай, дружок, брось дурака валять, ведь ты Уан.
– А ты… ты… Карукита Мартинес?
– Она самая. Уже восемь лет, как я тебя люблю, просто в печенки мне въелся.
Сжигавшее изнутри пламя не давало Куке остановиться, ей хотелось разом выплеснуть перед ним все, что скопилось на душе.
– Но я решил… когда ты бросилась бежать, как очумелая, решил, будто это все из-за того, что от меня плохо пахнет… Нет, лука я больше не ем, а в Мехико пришлось пойти к дантисту – десны разболелись… и зуб…
– Милый, зачем же было тратить столько денег на самолет – чтобы узнать, что у тебя дырка в зубе? Это и так было ясно… У меня никого нет. А у тебя?
Она больше не могла ждать ни секунды, каждый вопрос она выпаливала, как из пулемета.
– И я без подружки. Понятно – времени свободного в обрез, работы по горло, бешеный ритм. Я здесь по связям с общественностью, а скоро перейду в Красный Салон в «Капри», если, конечно, выгорит…
– А у меня, если выгорит, – сделаю тебя счастливым на всю жизнь…
Помереть со смеху! И почему только мы всегда обещаем счастливую жизнь самому злосчастному роду на земле – мужскому? Будто в наших силах сделать их хозяевами предприятий, издателями газет, партийными лидерами, генералами, президентами процветающих стран. Когда мы наконец поймем, что счастье большинства из них, к сожалению, зависит от данной им в руки власти, а вовсе не от любви? Хотя и говорят, что тонкая талия – это уже готовая карьера.
– Для начала – осчастливь меня этой ночью.
Иного ответа и быть не могло. Кукита выслушала его с закрытыми глазами, готовая, впрочем, открыть своему возлюбленному все остальное.
Все остальное она открыла у него в комнате. В комнате на десятом этаже здания, носившего имя своего владельца: Сомельян. К черту этот кусочек кожи, эту освященную традицией преграду, эту девственную плеву, которую предписано беречь, как зеницу ока, до первой брачной ночи! Знаменательное событие произошло на балконе, огромном, как танцевальная зала, в хорошем окружении – рядом с морем, в порывах яростного ветра, солью оседающего на губах, под самым небом, как ей всегда нравилось, когда она вылезала на свою крышу и властвовала над округой, точно часовой. В момент дефлорации (как нравилось мне это словечко, случайно услышанное еще в том возрасте, когда девочки играют в дочки-матери!) в небе прогремел гром, обозначивший приход циклона, из тех, что длятся не меньше недели, и ливмя полил дождь. Жизнь в стране замерла, как обычно происходит в период бурь и ураганов. (Похоже, такой период длится уже несколько десятилетий.) Ничего подобного не было уже много лет – рваные тучи неслись по небу, в воздух взвивались земляные смерчи. О этот злокозненный ливень, эта благословенная влага! Когда здесь идет дождь, человеку, как говорится, некуда деваться, остается только… трахаться. Чем наша пара и занималась неделю напролет. Во всех мыслимых и немыслимых позах: сверху, снизу, стоя, справа-налево и слева-направо, на четвереньках (или, как еще говорят, тележкой), сидя, перегнувшись через балконные перила, на умывальнике в ванной, на унитазе, в раковине на кухне, в кладовке, на канапе, на гладком как лед, гранитном полу. Через неделю она вернулась в свою комнату на крыше, похудев на десять фунтов (самое эффективное похудание – это усиленный курс трахотерапии, поэтому, кстати, французы долбятся, чтобы сбросить вес). Никто не заметил ее отсутствия, так как со дня ее исчезновения все заведения были закрыты, кроме лавок, торговавших гвоздями, молотками и досками, то есть всем необходимым, чтобы закрепить от непогоды окна и двери. Вид у Кончи был вконец напуганный, потому что ни Мечунга, ни Пучунга тоже до сих пор не объявлялись. Впрочем, можно было не сомневаться, что они живы-здоровы, просто нашли себе прибежище в каком-нибудь уютном гнездышке и развлекаются в свое удовольствие – ведь о трагедиях, коли уж такие приключаются, слухи разносятся быстро. Заметив похудевшую Кукиту, Конча сказала с упреком:
