Дети железной дороги - [4]

– Ну тебя, честное слово.

– Ты не обижайся. Это я, как папа говорит, любя. Спокойной ночи.

Девочки сложили свои платья с необыкновенной аккуратностью. Пожалуй, это было единственное хорошее дело, которое они успевали сделать сегодня.

– Вы так себя ведете, как будто ничего не случилось. Вы думаете, это только в книгах что-то случается. А мне вот кажется, что у нас теперь СЛУЧИЛОСЬ! – говорила Филлис, разглаживая свой передник.

– Я больше всего боюсь, когда случается то, от чего маме плохо, – поддержала сестру Роберта. – Все просто ужасно.

Несколько недель дела в доме шли из рук вон плохо.

Мама заглядывала на короткое время и опять уезжала. Сначала рассчитали горничную. Потом приехала погостить тетя Эмма. Тетя была гораздо старше мамы. Она отбывала за границу работать гувернанткой. Тетя Эмма всецело была занята подготовкой своего гардероба. Все ее платья были неприглядные, мрачные. И они были раскиданы по всему дому. И казалось, что швейная машина стрекочет целый день и даже по ночам. Тетя Эмма свято верила в то, что дети должны знать свое место. Они же в свою очередь полагали, что помнить свое место не мешало бы и тете. Общались они мало. С прислугой было гораздо, гораздо интереснее. Повар, когда бывал в хорошем настроении, пел им шутливые песенки, а горничная, когда не была сердита на детей, отлично изображала кудахтанье наседки, звук открываемой бутылки шампанского и мяуканье двух подравшихся котят. Слуги таили от детей плохие новости, которые доставили папе два джентльмена. Но по намекам чувствовалось, что если дети попросят, то они могут что-то рассказать. И от этого детям было очень неловко.

Однажды, когда Питер устроил за дверью ванной комнаты ловушку и проходившая мимо Руфь угодила в нее, за этим последовала расправа – рыжая служанка надрала ему уши.

– Ты гадкий мальчишка! – кричала она. – Если ты не исправишься, быть тебе там же, где твой драгоценный папочка, вот что я тебе скажу!

Роберта слышала это и передала маме. Девушку на следующий день рассчитали.

Однажды мама, возвратившись домой, сразу легла в постель и не вставала два дня. К ней приходил доктор, а дети бродили по дому несчастные, и им казалось, что близится уже конец света.

Потом, наконец, мама сошла в гостиную. Она была еще бледная, но мешки под глазами исчезли, и вообще выглядела она неплохо.

– Ну вот, мои милые, все теперь утряслось. Мы больше не будем жить в этом доме. Мы скоро уедем в деревню. Там у нас будет маленький домик. Уютный, беленький, похожий на голубятню. Увидите, он вам понравится.

И целую неделю они паковали вещи – не одежду, как при поездках к морю, а стулья и столы: сиденья и спинки увязывали мешковиной, а ножки обкладывали соломой.

Паковали много такого, чего никогда прежде не приходилось паковать: посуду, одеяла, светильники, ковры, железные кровати, кастрюли, даже ящики с инструментами и чугунные утюги.

Дом сделался похож на мебельный магазин. Детям все это доставляло удовольствие. И мама, хотя была очень занята, но все же не настолько, чтобы не поговорить с ними, не почитать, не написать стишок в утешение Филлис, когда она упала с отверткой и та вонзилась ей в ладонь.

– А это мы не будем паковать, мама? – спрашивала Роберта, показывая на красивый комод, отделанный красными ракушками и медью.

– Мы не можем все взять, – ответила мама.

– Получается, что мы берем худшее, а лучшее остается.

– Понимаешь, мы берем только необходимое, – пояснила мама. – У нас будет такая игра – как будто мы бедняки.

Когда неприглядные и полезные вещи были, наконец, упакованы и люди в суконных передниках погрузили их в фургон, девочки, мама и тетя Эмма уснули в двух полупустых комнатах, где остались только красивые вещи. Спать им пришлось на полу, так как их кровати увезли. Только Питеру постелили на диване в гостиной.

– А весело так жить! – говорил он, ворочаясь на жестком диване. – Мне нравится переезжать. Вот если бы мы каждый месяц переезжали!

Мама рассмеялась в ответ.

– Типун тебе на язык! Прости меня, но лучше все-таки переезжать пореже.

Когда мама повернулась, Роберта увидела ее лицо. Этот образ потом всю жизнь преследовал ее неотступно.

– Мама! – шептала она про себя, засыпая. – Какая ты отважная! Как я тебя люблю! Быть такой храброй, когда тебе так больно…

На другой день загружали ящики. Множество ящиков, бесконечные ящики! А потом, поздно вечером, прикатил фургон и отвез их на станцию.

Тетя Эмма проводила их и осталась одна в доме. Но детям казалось, что это они проводили тетю Эмму.

– Мне жалко этих иностранных детей, у которых она будет гувернанткой. Не хотела бы я быть на их месте, – говорила потом Филлис.

Сперва им доставляло удовольствие смотреть в окно, но постепенно глаза у них слипались. Никто из них не знал, сколько времени поезд был в пути. А рано утром они проснулись оттого, что мама осторожно их тормошила.

– Вставайте. Мы приехали.

Они проснулись, замерзшие и в плохом настроении. Пришлось выйти на мокрую платформу и долго стоять на ветру, пока из вагона выносили багаж. Потом локомотив запыхтел и загудел, и поезд умчало вдаль. Дети следили, как исчезают во тьме огни хвостового вагона.