Дети закрытого города - [56]

— А почему так вышло? — спросила она наконец. — Почему в других городах не бывает этих энергетических существ?

Мир отрешённо пожал плечами.

— С чего вы взяли, что нет? Вы так часто видите домовых? Этому учатся годами. Я думаю, нужно быть хорошим специалистом, чтобы его почувствовать. А у нас здесь просто решили его немного усилить. Недаром же закрытый город, да?

Вера угрюмо кивнула. Любой другой на её месте засыпал бы Мира вопросами, а она должна была уложить всё в голове, переварить. Слишком много за один раз.

* * *

— Всё дело в том, что ты никогда и никого не любила.

Он стоял рядом с открытой форточкой, хоть и не курил — Вета бы всё равно не позволила — но изредка, как по привычке, касался пальцами губ. Она сама сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и молчала в ответ на каждую фразу.

На их скандал не должны были сбегаться и стучать по трубам соседи, просто потому что Антон говорил привычным полупрозрачным тоном, только зло, а Вета и вовсе молчала. Она была слишком хладнокровна, чтобы оправдываться. Ей было, в общем-то, всё равно, что он о ней подумает.

У них даже скандал особо не клеился. Зачем было приезжать, на ночь глядя? Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что нужно бы сейчас подойти к нему и нежно так обнять за плечи. Любая девушка из романа так бы и сделала. И молоденькая учительница географии. Любая нормальная девушка так бы и сделала. Вета молчала, глядела в одну точку и подпирала голову кулаком. Хотелось спать. Она знала, что нужно Антону, за что он простит всю её неспособность любить, но ей было слишком всё равно.

Когда говорят «никто меня не любит», всегда ведь имеют в виду «меня не любишь ты».

— А ты меня обманул, — сказала она, сонно щурясь на жёлтую лампу. Скрывать больше не имело ни смысла, ни интереса. Петербург за окном давно повис чёрным с серебристым сполохами покрывалом. — Город не мог нас не выпустить. Он не настолько сильный. Ты сделал вид, что не справился с управлением.

Если бы он не задохнулся, мгновенно оборачиваясь на неё, если бы вообще повёл себя спокойнее — ведь должны же учить следователей вести себя спокойнее! — Вета тут же забыла бы о своём обвинении, выстраданном по дороге из музея. Но тут-то он выдохся.

— Я не обманывал тебя.

— Ты не хотел, чтобы я уезжала. Я поняла это.

Она подумала, что стоило бы устроить истерику с битьём посуды, ведь он прекрасно знал, как важно ей сбежать из школы, но ему было плевать на то, что хочет она. Только посуды лишней не было. Вета щурилась на лампочку и думала, как завтра будет проверять кучу тетрадок — сегодня уже не успеть.

— Знаешь, — понуро сказал Антон. — Ты ведь их совсем не любишь, и они это чувствуют, поэтому и бегают от тебя, поэтому и не верят. Если бы ты хоть попыталась…

Вета отняла руки от лица, судорожно выпрямилась. На губах засохло безразличное выражение. Она сама не знала, откуда в перехваченном злостью горле брались эти слова. Это были не её слова и не её мысли, по крайней мере, Вета никогда бы не стала задумываться над такой чушью.

— Не люблю? — захрипела она. — А эти, которые орут на них и лупят указками по столу. Эти, Лилия, например, думаешь, очень любят их? Обожают, да? Да учитель не для любви нужен!

Запал вышел, и она по-старчески закашлялась, надрывая уставшее горло.

— Не для любви, ага, — глядя в пол, повторил Антон. — Не для любви. А им бы ты так сказала? Ты попробовала подростку эту объяснить?

Она кусала губы, не зная, что сделать — закричать ему в лицо или окатить холодным молчанием с ног до головы. Антон сипло выдохнул.

— Теперь я всё понял. Ты расстраивалась не потому, что они тебя бойкотируют, не понимают благих намерений, нет. Ты знаешь, почему рыдала? Просто они оттолкнули тебя — тебя великолепную, умную, прекрасную тебя. Да как они могли, маленькие неблагодарные дряни, как они могли не принять такого высочайшего подарка?

Снова коснулся губ, как будто отряхивал с них крошки, и оторвался от подоконника.

— Ладно, я уйду. Не хочу больше тебе мешать. Если надумаешь уезжать, позвони. Я постараюсь ещё раз пробиться к Полянску, чего уж там.

Он шуршал курткой в прихожей, а Вета сидела, скорчившись, чтобы не видеть жёлтого шара лампы, расплывающегося перед глазами, и знала, что нужно подняться и пойти за Антоном, а не могла себя заставить. Она едва не завыла от этой беспомощной тоски, потому что первый раз в жизни было так — не всё равно.

Но встала, опёрлась на дверной косяк, сжала зубы. Антон словно ждал этого. Завязал шнурок и распрямился, глядя на неё. Он ждал — продолжения разговора, за который можно зацепиться и не уйти, или слёз, или прощения, ну хоть чего-нибудь. И Вета даже знала, какими словами всё это надо говорить, чтобы он остался, — она вообще-то много читала в своей прошлой жизни.

— Да, — вздохнула она. — Ты во всём прав. Я никого не люблю. Я не люблю детей. Я считаю, что напрасно трачу время на тех, кто даже не оценит меня. И тебя я тоже не люблю. Скажу даже больше, я тебя презираю за то, что ты бегаешь за мной, как собачонка.

Она зажмурилась, сдерживая предательскую сырость на ресницах, опустила голову и услышала, как хлопнула дверь.