Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - [69]
«Вы меня вызываете перед публикой, – пишет граф Монталамбер, – значит, даете мне право и отвечать вам публично.
Я чувствую к этому отвращение, которое едва могу превозмочь. Французская кровь была пролита по вашим приказам; католическая честь оскорблена была вашими помощниками; теперь ваши слова угрожают вековой обители, последнему убежищу общего отца всех верных. Нет ни одного из ваших действий, которое бы меня не оскорбляло и не возмущало… И вот вы наносите новый удар всему, что мне дорого, прикрывая ваши злые умыслы покровом обманчивого соглашения между религией и свободой. И для подтверждения ваших слов вы призываете мое свидетельство!..
Я считаю своей обязанностью объявить, что ни в каком отношении, господин граф, я не схожусь с вами!
Благодарение Богу, ваша политика – не моя!
Вы стоите за большие централизованные государства; я – за маленькие самостоятельные владения.
Вы презираете местные предания в Италии; я люблю их повсюду.
Вы хотите Италии единой; я хочу союзной.
Вы нарушаете трактаты и международное право; я их уважаю, потому что между государствами это то же самое, что контракты и честность между частными людьми.
Вы для вашей цели жертвуете обязательствами, обещаниями, клятвами. Я отвечаю вам словами благородного Манина: «средства, неодобряемые нравственным чувством, даже если бы они и были полезны материально, убивают нравственно. Никакою победою нельзя искупить презрения к самому себе».
Вы разрушаете светскую власть святого владыки; я ее защищаю со всей энергией моего разума и любви (de ma raison et de ma tendresse).
Вы не одобряете политику, которая снарядила римскую экспедицию 1849 года[408], а я горжусь тем, что ее поддерживал. Несмотря на ужасные и непростительные противоречия, встреченные ею после того, я благодарен ей, потому что и теперь, если Франция и Пьемонт принуждены встретиться лицом к лицу перед Капитолием, – так это есть последнее, слабое последствие той экспедиции.
Вы отдаете героям Гарибальди хвалы, которые я берегу для наемников бессмертного Пимодана[409].
Вы – с Чальдини, я – с Ламорисьером; вы – с отцом Гавацци, я – с епископами Орлеанским, Пуатьерским, Турским, Нантским, со всеми католическими голосами, которые в обоих полушариях протестовали и будут протестовать против вас.
Но особенно я – с Пием IX, который был первым другом итальянской независимости до тех пор, пока это великое дело не попало в руки неблагодарности, насилия и обмана.
На нашей стороне, я могу это сказать, – совесть; на вашей, – я верю этому, – успех. Пьемонт решается на всё, Франция всё позволяет, Италия всё принимает, Европа всё терпит… ваш успех, повторяю, кажется мне верным».
Не правда ли, какая резкая параллель! Какое богатство мыслей, благородство тона и в то же время какая яркость контрастов, какое остроумие сближений! И при всем том нельзя сказать, чтобы выбор между двумя графами-противниками был очень легок даже для приверженцев графа Кавура. Они не могут указать на графа Монталамбера как на обскурантиста, как на врага Италии, как на человека ретроградного или революционера. Нет, он также любит Италию, любит свободу, любит прогресс и ненавидит революцию. Он, правда, толкует всё о католической религии; да ведь и граф Кавур – тоже не отвергает католицизма. Из той самой речи, которая подала повод к громоносным нападениям графа Монталамбера, видно, что граф Кавур сам хлопочет о процветании католической религии и смотрит на свободу именно с той точки, что она благоприятствует развитию и возвышению религиозного чувства. Выходит, что в основных пунктах между ними нет существенной разницы. Если мы соберем свои воспоминания, то найдем, что даже и в подробностях оба графа более имеют общего, нежели противоположного. Продолжим параллель, начатую графом Монта-ламбером.
Мы уже не хотим говорить, что наши герои оба графы, оба ровесники по годам, оба знамениты умом и красноречием и пр. и пр. Кто из государственных людей Европы не имеет всего этого? Морни, Валевский, Тун, Рехберг, Боррис[410] – все графы, все отличаются высокими видами, все имеют почтенные лета и все, без малейшего сомнения, отличались бы красноречием, если бы только все имели к тому случай. Значит, об этой статье и толковать нечего.
Но есть другие стороны, более специально сближающие наших графов между собою. Например.
Граф Кавур научен осторожности и благоразумию теми испытаниями, которых он был свидетелем (хотя и не участником) в родной земле до 1848 года; еще более научен он политической мудрости неудачею самих восстаний 1848 года, в которых он, можно сказать,
