Дети Великой Реки - [8]

— Но есть ведь духи, которые жаждут кровавых приношений, мне говорил об этом отец.

— Да, это необходимо наземным духам, хотя их мало заботят жертвоприношения как таковые. Без убийств лесу нечего будет есть, но я…

— Неужели ручьи не жаждут крови?

Перкар сначала ничего не понял. Рыдающая богиня не укладывалась ни в какое воображение. Однако она горько рыдала.

— Почему ты плачешь?

— Песня. Ты помнишь концовку моей песни?

Конечно же, он помнил. Разве мог он забыть ее песню? Он кашлянул, затем запел:

Я плыву полноводным потоком,

Я мерцаю в траве невысокой,

Там, где конь из прохлады пьет.

А потом мне конец настает, —

Я — не я.

Я не женщина боле.

Боле нет ни сознанья, ни воли.

Я теряюсь в Отце великом,

Всемогущем и грозноликом…

Перкар закончил песню, глядя с удивлением в ее полные слез глаза.

— Что означают эти слова?

— Отец страшный жестокий бог, — после долгой паузы, наконец, промолвила она. — Он съедает меня. Он меня съедает. — Она содрогнулась, из груди вырвался хриплый свист. — Он каждый день проглатывает меня. Он проглотит семя, что ты заронил. Он всеяден.

Она поднялась, и теперь перед ним была настоящая богиня ночи. Хьюна коснулась ее своим серебристым светом.

— Держись подальше от него, Перкар, — сказала она.

— Остановись. Я люблю тебя. — И он тоже заплакал.

— Я всегда здесь. — Она вздохнула, и в этом вздохе Перкар уловил боль, как будто снова услышал ее слова: он все время меня пожирает. Перкар представил себе, как это происходит, постоянно, каждый день, так как с гор она падает прямо в него. И каков бы он ни был, этот Отец, все это неотвратимо.

Она ступила на воду, продолжая улыбаться ему. И вот, погрузившись, она слилась с водной гладью, пробежала рябью и стала ручьем.

Перкар смотрел, как она течет в глубокую ночь.

— Я люблю тебя, — повторил он, поднявшись, что бы идти. Он взял в руки меч, выкованный богом Ко, но меч больше не казался ему желанной ношей. Почему-то он был очень тяжелый. Однако в сердце Перкара не было грусти, как не было и горечи. Напротив, он чувствовал себя сильным и счастливым. Но в то же время и спокойным. И он был полон решимости.

Я непременно узнаю, что такое эта Река, пожирающая ее, пообещал он себе. Первым делом я этим займусь и докопаюсь до правды.

Перкар добрался домой только к утру. Встающее солнце прогнало из его души последние грустные мысли, осветив его путь, а заодно и крепкие кедровые стены дамакуты, отцовского форта. Он остановился перед небольшим храмом у подножия холма, на котором стоял форт, чтобы оставить немного вина маленькому богу, спящему там в камне. Петух прокричал где-то за стеной.

Дамакута всегда казался ему невероятно огромным, но когда он глядел на него сейчас снизу вверх, он вдруг увидел, что форт уменьшился в размерах. Перкар теперь был мужчина, мужчина по всем статям, первым из сыновей отца, достигшим зрелости. Скоро он начнет охоту за многоликим Пираку, от которого — смотря каким ликом тот обернется — зависят удачная судьба, богатство, скот и конечно же дом. И все же, когда Перкар построит собственный дом, лучшим останется для него дом его отца. Крепкие стены не раз защищали семью и скот от бесчисленных нападений завистников вождей, а однажды даже спасли от свирепых всадников с западных равнин. Многолюдный просторный дом за стенами был крепко сложен, там было тепло в самые суровые зимы, а летом, когда раскрывали окна, много воздуха и прохлады.

Перкар легко вскочил на ноги и вприпрыжку помчался в гору. Внешние ворота были не заперты, и Апиру, один из рабов отца, помахал ему сверху со сторожевой башни.

— Доброе утро, Перкар! — крикнул он слишком уж громко и при этом как-то слишком широко улыбнулся.

— Доброе утро, — ответил Перкар.

Неужели Апиру знает? Неужели все уже знают? Может, даже и мать? О лесные боги!

Резвости у Перкара поубавилось, как только он завидел отца, сидящего на скамье во дворе. Двор был большой и голый, всю растительность начисто выщипали разгуливающие по нему золотисто-рыжие цыплята. Однако во время налетов грабителей этот просторный двор вмещал весь их самый ценный скот. Сейчас двор был необычно людный. В это утреннее время там никогда не бывало столько народу. Возле отца почему-то собрались его рабы, их дети и жены, но при этом они стояли совершенно праздно. Два его младших брата и сестра с мужем столпились в дверях их семейного дома. Тут же он увидел двух младших братьев отца и неожиданно деда. Дед, должно быть, пришел накануне вечером из своего форта, а это почти день пути. Перкар не понимал, что происходит.

— Доброе утро, Перкар! — приветствовал его отец.

Отцовское лицо в глубоких морщинах, загорелое, с резкими чертами и орлиным носом, было стертой годами и теперь уже плохо угадываемой копией лица Перкара. У Перкара всегда появлялось беспокойное чувство, когда он не знал, о чем думает отец.

— Доброе утро, отец. Да будет Пираку под тобой и везде с тобой! — ответил он, как положено по ритуалу в торжественных случаях, ибо он догадался, что повод был торжественный, хотя ни на ком не было парадной одежды. Напротив, отец даже начал стаскивать с себя рубашку — обнажились железные мускулы и твердые белые рубцы от шрамов, которые всегда вызывали зависть Перкара.