Дети Ванюшина - [15]

Ванюшин. Нет, говори. Слушаю я тебя и сам не знаю, что думать. Ишь какой адвокат! Я не знал, что ты так и говорить-то умеешь.

Алексей. Не мудрено. Ведь как это ни странно, я с вами говорю первый раз в жизни. Я многое мог бы сказать вам, да мне неловко и стыдно говорить с вами.

Ванюшин. Говори.

Алексей. Не могу. Я только буду просить вас позволить мне уехать отсюда. Дайте мне на первое время денег, и я больше не буду вас беспокоить ничем. Вот что я решил.

Ванюшин. И ты, значит, бежишь от меня? Все бегут... Куда же ты поедешь?

Алексей. В Петербург. Постараюсь сдать экзамен на аттестат зрелости и жить уроками.

Ванюшин. Что же тебе дома не готовиться? Без всяких уроков мог бы жить.

Алексей. Дома! У нас дома жить нельзя, а не только готовиться. Здесь, не говоря ни слова, молча гнетут и сушат друг друга. Дышать свободно нельзя!

Ванюшин. Что у нас ладу нет в семье, это я сам чувствую, и тяжело мне. Так вот ты и растолкуй мне, старому старику, своим молодым умом, как быть. Что мне делать-то? Подсоби... Будь хоть ты человеком.

Алексей. Я не знаю, что вам сказать. Вы просите у меня совета,-- это так ново для меня, так необыкновенно.

Константин появляется в зале, он взволнован и бледен. Проходя через залу в гостиную, он успевает бросить Щеткину следующую фразу.

Константин. Вы распространяете сплетни! Я вам покажу, как сплетничать! (Обращаясь к Ванюшину, входит в гостиную.) Если вы не положите этому конец, я уйду из дому. Я требую, чтобы Щеткин не вмешивался в нашу семью и в доме у нас не жил!

Ванюшин. Что такое?

Константин. Щеткин изволит на меня наговаривать пасквили...

Щеткин вбегает в гостиную.

Щеткин. Я никогда ничего не говорил. Вы с ума сошли!

Константин. Вы говорили, что я живу с Еленой... Мерзавец! (Бросает в него пепельницей, но не попадает.)

Клавдия вбегает в зал и с Алексеем удерживает Щеткина. Арина Ивановна, Людмила, Аня и Катя стоят в арке. Леночка появляется в зале.

Ржавчина, проедающая каждого до костей! Он смел моим дружеским, совершенно братским отношениям к Елене дать такое пошлое толкование! Я не потерплю этого!

Алексей. А если я скажу: ты врешь!

Константин. Что такое? И ты... Не может быть, ты не Щеткин... Только он не может допустить между женщиной и мужчиной обыкновенной дружбы.

Алексей. А что значат ее слезы? Я каждую ночь слышу за стеной, как она плачет, придя от тебя наверх в три, четыре часа.

Ванюшин. Где Елена? Елену сюда...

Леночка робко входит.

Слышала? Что скажешь?

Леночка. Это, дядя, неправда. Я с Костенькой просто дружна... читаем, разговариваем...

Константин. Врут они оба! Они злятся на меня,-- один за то, что я не одобряю его попрошайничества, а другой на каждого кинуться рад. Я не виноват, что тебя выгнали из гимназии!

Аня, до сих пор сдерживающая себя, выступает вперед. Дыхание ее учащенно, часто хватается за горло и с трудом может говорить: спазмы и слезы мешают ей говорить.

Аня. Не смеешь... не смеешь... Алешу обижать... тоже... папашу... в глаза...

Людмила. Полно, Аня... что с тобой?

Аня. Мы с Катей все знаем... мы дневник ее читали... письма... (Вскрикивает, обращаясь к Константину.) Нехорошо! Нехорошо... (С ней истерика, плачет и хохочет в одно и то же время.)

Щеткин и Людмила выводят ее из гостиной. Арина Ивановна, потрясенная всем слышанным, из доброй, кроткой старушки превращается в не похожую на себя женщину. С отчаянием, сжав кулаки, она подбегает к Леночке, кричит и топает ногами. Все удивленно смотрят на нее.

Арина Ивановна. Вон, греховодница, из дому! Вон! (За этой вспышкой следует мгновенный упадок сил. Она вся дрожит и с трудом стоит на ногах.)

Катя и Клавдия сажают ее на стул.

Константин. После таких сцен тебе нельзя здесь оставаться ни минуты. Чтоб прекратить этот скандал, я тебя отправлю домой. Едем на вокзал.

Леночка. Костенька!..

Константин. Едем. (Крепко сжимает ей локоть.) Только после твоего отъезда они все убедятся, что их догадки не имеют никакого основания. (Уводит Леночку.)

Клавдия. Мама, лягте. Катя, отведи ее.

Ванюшин. Отведите... да за доктором пошлите.

Клавдия и Катя уводят Арину Ивановну. Ванюшин опускается на стул, долго молчит и потом начинает рыдать как ребенок. Алексей подходит к нему.

Алексей. Не надо так огорчаться... вы ни в чем не виноваты.

Ванюшин. Как не виноват-то? Мои ведь вы!

Алексей. Вы делали все, что, по вашему убеждению, было нужно нам, трудились, работали для нас, кормили, одевали, учили...

Ванюшин. Так откуда же вы такие?

Алексей. Сверху. Вот в том-то и дело, папаша, что мы жили наверху, а вы внизу. Внизу вы работали, трудились, чтобы нам жилось спокойно наверху... и мы жили как кто хотел, как бог на душу положит.

Ванюшин перестает рыдать и внимательно слушает сына, покачивая головой.

Ванюшин. Так... так...

Алексей. Вы знали, что мы чему-то учимся, что-то читаем, где-то бываем, но как мы воспринимаем, где бываем -- вы этого не знали. По крышам еще мальчишками мы убегали сверху и нередко взрослыми проделывали то же самое. Нас развращали няньки и горничные, мы сами себя развращали -- старшие младших. Все это делалось наверху, и вы ничего не знали.

Ванюшин. Так... так...

Алексей. Вы рождали нас и отправляли наверх. Редко мы спускались к вам вниз, если не хотелось пить и есть, а вы поднимались к нам только тогда, когда находили необходимым ругать нас и бить. И вот мы выросли, мы сошли сверху уже взрослыми людьми со своими вкусами, желаниями и требованиями; и вы не узнаете нас; вы спрашиваете -- откуда мы такие? Как, должно быть, тяжело вам!