Дети Третьего рейха - [215]

– Отцу не повезло, – продолжил Клаус. – В своем завещании Гитлер назвал своим приемником Карла Дёница, а Дёниц, возглавив Третий рейх, 3 мая преобразовал кабинет, снова, вопреки последней воле фюрера, назначив министром вооружений Шпеера… Что? – вдруг спросил меня собеседник.

– Я просто подумала о том, что в начале мая, когда Красная армия была в Берлине, они где-то преобразовывали кабинеты… Звучит невероятно. Такой странный образ, будто сидят они все на руинах под бомбежками и вписывают свои имена в графы: ты – министр такой-то, а я – министр такой-то…

– Агония бывает разной, но заканчивается всегда одинаково, – философски заметил Заур и, выдержав паузу, словно сделав отточие, продолжил мысль. – А они чуть ли не до середины мая играли в свой игрушечный кабинет министров. Правительство, которое возглавлял Карл Дёниц, называлось фленсбургским, поскольку город Фленсбург, где оно находилось, располагался поблизости от границы с Данией, и арестовали их всех 23 мая. Моего отца арестовали раньше, в начале мая. Ну а там – лагеря, Нюрнберг…

– Его арестовали американцы. В начале мая. А дальше?

– Дело было так. Если не ошибаюсь, после ареста отец был доставлен американцами в лагерь в Кранцберге. Он побывал в шести-семи разных лагерях. В декабре 1945 года отца доставили в Нюрнберг, где вовсю шел самый крупный судебный процесс, международный трибунал. И в это время Шпеер, которого судили в числе прочих преступников, передал отцу открытку, нарисованную собственной рукой. На открытке была примерно такая подпись: «Дорогой мой Заур, верю, что наступят лучшие дни, всего хорошего. Ваш Шпеер». Несмотря на то, что отношения между ним и отцом никогда не были хорошими, я бы назвал их плохими, эта открытка была какой-то трогательной, сердечной, симпатичной и нарисована была явно от всей души. Значило ли это, что Шпеер просил прощения? Или это был просто жест человека без званий к другому человеку без званий, тоже вышибленному из привычной системы координат? Я не знаю. Но знаю, что самым трудным годом в их отношениях был 1944-й, в том же году состоялось то самое совещание у Гитлера, на котором фюрер назвал моего отца гением.

«…На одном из оперативных совещаний Гитлер в присутствии всех генералов из своего ближайшего окружения безапелляционно заявил: “Какое счастье, что один из руководителей нашей военной промышленности настоящий гений. Я имею в виду Заура. Он, несомненно, преодолеет все трудности”. Генерал Томале робко попытался обратить его внимание на следующее обстоятельство: “Мой фюрер, здесь присутствует министр Шпеер”. “Да, я знаю, – буркнул Гитлер, явно раздраженный тем, что его перебили, – но Заур – гений, который сумеет исправить положение”»¹⁶².

– В Нюрнберге им уже не было важно, кто гений, а кто нет, – продолжил Клаус, – каждый выживал как мог. Шпеер уже на процессе начал отчаянно лгать и договорился до того, что он был чуть ли не в оппозиции Гитлеру, что даже планировал покушение на фюрера. А потом он выпустил огромные мемуары. Он изобрел свой собственный метод повествования, постоянно акцентируя внимание на том, что признал свою вину. А дальше в развернутом виде пояснял, что я хоть и виноват, но вообще-то по-настоящему виноват еще тот, другой и третий. Шпеер ничего не пишет о том, как выгонял евреев из Берлина, как лишал их собственности, чтобы на этом месте стоить свои роскошные здания, будучи еще главным архитектором рейха. И как он вел себя, став министром военной промышленности. Участвовал в совещаниях, а потом вычеркивал себя из списков участников, зная, что это может отрицательно на нем сказаться, если война будет проиграна.

Нелюбовь к Шпееру Заура-старшего передалась и его сыну. Клаус, разумеется, во многом был прав: долгое время мемуары Шпеера были главным историко-биографическим документом времен Третьего рейха, и каждый, кто когда-либо занимался темой Гитлера и его близкого окружения, непременно ориентировался именно на эти мемуары, сквозь призму которых многие и по сей день смотрят на историю гитлеровской Германии. Разумеется, Шпеер отредактировал себя – он раньше многих понял, что «быть» в некоторых случаях менее полезно, чем «казаться». Он был неразговорчив с тюремными психологами и психиатрами в Нюрнберге, избегая ответов на вопросы и тяготясь их попытками разговорить его, в то время как практически все остальные обвиняемые, соблюдая, однако, дистанцию, всё же общались с ними, поверяя им свои страхи, чаяния и надежды. Шпеер предпочел промолчать, зато потом, после Нюрнбергского процесса, высказался громче остальных в своих мемуарах…

– А ваш отец?

– Ну а отец, конечно, был не столь хитер. Его мягко осудили – приговорили к небольшому штрафу и отпустили домой в Пуллах в 1948 году. Не просто так. А потому что он стал сотрудничать с американцами и выступил основным свидетелем в деле против Круппа. В пору, когда он был еще младшим директором металлургического завода Тиссена, Крупп считался их основным конкурентом. В общем, это тоже история взаимной нелюбви моего отца и Круппа. Собственно, Круппа и осудили лишь из-за того, что мой отец в Нюрнберге дал против него показания.