Дети свободы - [33]

Полицейский пялит на него глаза, спрашивая себя, уж не смеется ли над ним этот тип.

– Может, вы еще и настоящим французом себя считаете? - едко спрашивает он.

– Си, си, настающим! - подтверждает Шарль (что означает "да-да, настоящим").

На этот раз полицейский решает, что его действительно за дурака держат.

– Где вы живете? - спрашивает он грозно. Шарль, вызубривший свой урок наизусть, тотчас отвечает:

– В Бристе.

– В Бристе? Это где ж такое - Брист? Я что-то не слыхал про такой город - Брист, - говорит полицейский, обращаясь к своему напарнику.

– Брист в Финистире! - поясняет Шарль, уже с некоторым раздражением.

– Шеф, мне кажется, он имеет в виду Брест в Финистере, - бесстрастно отвечает второй полицейский.

И Шарль, радуясь, что его наконец поняли, усердно кивает. Уязвленный бригадир мерит его взглядом. Нужно заметить, что Шарль, с его многоцветным велосипедом, курткой клошара и грузом салата, не очень-то тянет на брестского огородника. Жандарму надоело объясняться с этим типом, и он приказывает следовать за ним для более тщательной проверки документов.

На этот раз Шарль мерит его пристальным взглядом. Видимо, лексические уроки маленькой Камиллы не прошли для него даром - наш друг Шарль наклоняется к жандарму и шепчет ему на ухо:

– У меня в прицепе бомбы; если ты отведешь меня в комиссариат, меня расстреляют. А назавтра расстреляют тебя, потому что парни из Сопротивления будут знать, кто меня арестовал.

Отсюда вывод: когда Шарлю очень уж хотелось, он прекрасно мог говорить на чистом французском!

Полицейский держал руку на револьвере. Поколебавшись, он снял руку с оружия, бегло переглянулся с напарником и сказал Шарлю:

– Ладно, мотай отсюда. Тоже мне, из Бреста!

В полдень Шарль доставил нам бомбы и рассказал о своем приключении; самое худшее, что оно его только позабавило.

А вот Ян не нашел в этом ничего смешного. Он отругал Шарля, сказав, что тот играет с огнем, но Шарль продолжал зубоскалить и возразил ему, что зато скоро двенадцать паровозов уже не смогут везти двенадцать поездов с депортированными французами. Он пожелал нам удачи на сегодняшний вечер и сел на свой велосипед. Я и теперь иногда, поздно ночью, перед тем как заснуть, вижу эту картину: Шарль катит на вокзальчик Лубера, восседая на своем пестром велосипеде, как на троне, то и дело разражаясь взрывами хохота, такого же переливчатого, как его машина.

Десять вечера, уже достаточно темно, чтобы можно было начинать операцию. Эмиль подает сигнал, и мы перелезаем через стенку, ограждающую пути. Приземляться нужно очень мягко: у каждого из нас в сумке по две бомбы. Холод и сырость пробирают до костей. Франсуа возглавляет наш отряд; Алонсо, Эмиль, мой брат Клод и мы с Жаком вереницей крадемся за ним вдоль стоящего поезда. Наша бригада как будто вся в сборе.

Но вот впереди, прямо у нас на дороге, мы видим часового. Время поджимает, нам нужно скорей добраться до паровозов, стоящих чуть дальше. Сегодня днем мы прорепетировали все наши действия. Благодаря Эмилю мы знаем, что все двенадцать паровозов стоят на запасных путях. На каждого из нас приходится по два. Сперва нужно взобраться на паровоз, пробежать по мостику вдоль его корпуса и подняться по лесенке, ведущей к трубе. Там запалить сигарету, поджечь от нее фитиль и медленно спустить бомбу в трубу на длинной проволоке с крючком на конце. Надеть крючок на край трубы так, чтобы бомба повисла в нескольких сантиметрах от днища топки. Затем спуститься, перебежать через рельсы и сделать все то же самое на соседнем паровозе. Покончив с делом, перемахнуть через стенку, расположенную в сотне метров оттуда, и бежать, бежать со всех ног, пока там, сзади, не грохнуло. По мере возможности стараться действовать синхронно с товарищами, чтобы никто не задержался, когда паровозы начнут взлетать на воздух. В тот миг, когда тридцать тонн металла шарахнут во все стороны, лучше быть от них подальше.

Алонсо смотрит на Эмиля: нужно избавиться от этого типа, он мешает нам пройти. Эмиль вытаскивает пистолет. Но тут солдат вынимает сигарету, чиркает спичкой, и огонек освещает его лицо. Несмотря на ладно скроенный мундир, враг выглядит скорее глупеньким мальчиком, напялившим военную форму, чем злобным нацистом.

Эмиль убирает пистолет и делает нам знак, что достаточно будет оглушить его. Все облегченно вздыхают, но я радуюсь меньше остальных, ибо эту задачу поручают мне. Это ужасно - оглушить человека, ударить его по голове, рискуя отправить на тот свет.

Бесчувственного солдата оттаскивают в ближайший вагон, и Алонсо задвигает дверь, стараясь действовать бесшумно. Мы движемся дальше. Вот и пришли. Эмиль поднимает руку, чтобы подать сигнал к началу; мы ждем, затаив дыхание. Я поднимаю голову и гляжу в небо, думая о том, что сражаться в воздухе, наверное, почетнее, чем ползать по гравию и угольной крошке, но тут мое внимание привлекает одна деталь. Если мои близорукие глаза меня не обманывают, то, кажется, из труб всех намеченных паровозов струится легкий дымок. А если трубы дымят, это означает, что зажжены топки. Благодаря опыту, приобретенному на знаменитом омлетном приеме у Шарля (omelette-party, как назвали бы его летчики Британского воздушного флота в своей офицерской столовой), я теперь знаю, что любой предмет, содержащий порох, весьма чувствителен к любому источнику тепла. Если не уповать на чудо или на какое-нибудь особенное свойство взрывчатки, которое, может, прошло для меня незамеченным, когда я изучал химию, чтобы сдать экзамены на бакалавра, то, наверное, Шарль сейчас подумал бы то же, что и я: "Ми получить один серьоуз проблем".