Дети победителей - [17]

Дом с двумя комнатами, кухня зимняя, летняя, сад — двадцать пять деревьев: яблони, вишни, айва. Сирень и кустарниковая роза.

До сих пор хранит Андрей Эдуардович план этого дома, начерченный в 1932 году. Он показывал мне этот план… Через войну, через тысячи километров и репрессии пронесла его гречанка с неисправимой мечтой — вернуться в родные стены. Две родины у Андрея Эдуардовича — Крым и Урал, как у моего отца. Одна — в сердце, другая — за окном, за тихо падающим снегом.

— Мы заготавливали древесину с отцом, жили в лесу, пилили и складировали дуб. А когда вернулись в город, узнали, что началась война. Вскоре к дому подошла подвода. И работники райисполкома построили нас, троих детей, меня, Марию и Витьку. Спросили: «С матерью будете или с отцом поедете?» Мы остались с матерью. Никогда не забуду… Отца увели, я больше его не видел. И где он умер, не знаю.

Столько же ведал о своем отце и Виктор. Перед войной Чанкелиди пытался выехать в Грецию, но не успел. Скорее всего, выехал в другую сторону, тоже под конвоем.

Все ждали освобождения. И в мае 1944-го наши пришли. А уже в июне, за несколько дней до восемнадцатилетия, Андрей двигался с колонной к Севастополю.

— Жрать не давали, поэтому, кто посмелее, сбежал. Я пошел к морю и набрал ракушек. И стал есть их, без соли. Вскоре меня начало выворачивать, рвать, гадство… Всё было — целая энциклопедия там.

Потом нас повели на вокзал, окружили войсками и посадили в вагоны. Состав загнали в какой-то туннель и держали там двое суток. Мы задыхались, припадали ртом к любой щелочке. Кричали, чтоб открыли двери — для воздуха. В ответ раздавался стук прикладов по крыше: «Молчите, изменники родины!»

О, мы имели правильное воспитание и были патриотами. Все молчали и смотрели друг на друга… Очень хотелось пить.

Когда через двадцать суток пути двери открылись, они вышли на белый свет черными — до них в этих вагонах возили уголь. Как раз перед этим дождь прошел. И люди бросились к мутным лужам — пить, пить, пить… А потом начали варить концентраты.

Это была трудармия. За колючей проволокой, с охраной. На строительстве Рыбинской ГЭС в Ярославской области. В зоне находилось примерно 750 человек, и все крымские: татары, греки, армяне, немцы и болгары. Работали под землей, под водой, в самом аду — в помещениях под плотиной, которые очищали от строительного мусора. И уже через несколько месяцев Андрей опух от голода.

Гаар мне говорил, что не делит людей на черный и белый цвета. Он делит на тех, кто испытал это на себе, и тех, кто не испытал. Кто пережил, кто нет. Отсюда, утверждал он, разные точки зрения на то, что связано с металлургическим именем Сталина.

Он пил и рассказывал дальше, как в победном мае 1945-го их выслали в Свердловск, где он опять работал на стройке.

Я уже знал, по прежним встречам: со временем он стал универсальным специалистом — каменщиком, штукатуром, маляром, плотником, мозаичником, плиточником и печником.

— Где вы работали? — спросил я его однажды.

— В Министерстве госбезопасности, — ответил он.

— Кем? — удивился я.

— Рабочим, — улыбнулся он в ответ.

Пять лет провел Гаар в бараке, без паспорта — «под комендатурой», как говорили тогда. Он состоял на чекистском учете.

Гаар рассказывал мне, как в минуту гнева и откровения он сказал одному человеку: «За отца, за мать, за всех крымчан, будь возможность, я расстрелял бы Сталина!»

Карл Карлович — так звали того российского немца, которому открылся Андрей Эдуардович.

Вскоре Гаара вызвали в отдел кадров, который, как давно замечено, очень любили всякие гэбэшники. Двое в гражданском взяли его под руки, а во дворе уже стоял «бобик».

— Садись!

— Не сяду!

— Сядешь!

— Покажите удостоверение!

Ему показали… Приехали в общежитский барак, провели обыск в комнате, подробно исследовали голбец. Как он потом догадался, искали оружие.

Андрея Эдуардовича посадили во «внутрянку» — внутреннюю тюрьму Свердловска. И начались допросы, которые вел старший лейтенант Чупин.

Следователь попытался пришить ему связь с какой-то украинской студенческой группой, утверждал, что Гаар выступал против, когда проходили выборы народных судей, про лепешки из гнилой картошки говорил будто бы…

Но Гаар согласился только с тем, что является террористом. И подписал признание. За что и «получил двадцать пять плюс пять» («четверной» плюс ссылка, как будто до нее можно было дожить).

— Ты дискредитируешь советскую власть! — стучал старший лейтенант кулаком по столу.

Андрей Эдуардович был отправлен в шахты Карагандинских лагерей — «сюда двери широкие, отсюда — узкие…».

Строгий режим, черная форма, белые нашивки: Б672… Вот тебе и череп с костями. Потом он строил дома в Кемеровской области. Оттуда этапировали в Омск, где рука об руку с уголовниками он возводил знаменитый комбинат нефтеоргсинтеза. «Где и встретился со своим родственником — крекингом, установкой такой», — усмехается Гаар. А вообще копал траншеи вручную, до семи метров глубиной. «Поймали волка — держите!» — так он отказался подписать бумагу, в которой говорилось о том, что ему скостят десять лет, будто бы за неграмотность. Он считал себя осужденным невинно. Я уже знал, что в то время мало кто был способен на такой безумный идеализм.