Дети Ноя - [49]
К счастью, дом выстоял против наводнения, как выстоял он и под снегом, ибо в свое время был мудро построен на каменистом пригорке, который потоки ледяной воды обтекали по сторонам.
Пока еще рано было пытаться выйти, но мы с нетерпением ждали момента, когда покажется земля и можно будет попробовать добраться до Жоля. Путешествие это, однако, таило в себе немало опасного. Мосты и дорога почти наверняка разрушены. И даже если мы достигнем цели, то что мы найдем там? В мрачных своих предположениях я видел опустевший разрушенный дом, а в нем трупы с ужасной гримасой на лицах — такие я видел в старых книгах с описаниями чумы. Что касается деревни, то она, как мне представлялось, была смыта грязевым селем, который унес мертвую Катрин в пропасть.
Целыми часами мой отец разглядывал окрестности в бинокль, и, хотя он ни словом, ни намеком не высказал своих опасений, я знал: он боится, что нас сметет какой-нибудь гигантский обвал. А уровень снега тем временем все понижался и понижался, это было видно невооруженным глазом. Однажды, войдя в столовую, мы заметили полоску света под дверью. Отец ринулся открывать створку. В несколько взмахов лопаты он расчистил сугроб у входа, и мы увидели луч солнца — первый луч, проникший в Дом после стольких месяцев темноты. Па расширил отверстие, не обращая внимания на снежные комья, засылавшие пол. Свежий воздух и волна солнечного света хлынули в дом. Ма нагнулась и задула лампу.
— Скоро мы сможем выйти, — крикнул Па, — это вопрос нескольких дней!
Каждое утро мы измеряем толщину снега и готовим одежду и сапоги для нашего первого долгожданного выхода. Собрав все оставшийся покрышки, мы поджигаем их, но тщетно: ответа на наши сигналы нет как нет. Небо со стороны фермы Жоля безнадежно пусто. Найдем ли мы там хоть что-нибудь, когда преодолеем разделяющие нас три километра? И, пока дым от покрышек медленно рассеивается, мне снова чудятся мрачные картины смерти. Па, не отрываясь от бинокля, бормочет:
— По-прежнему ничего! Как странно. Правда, этот ветер сразу разгоняет дым. Вряд ли они его увидели.
Во дворе, с южной стороны, снега — жидкого, грязного — осталось всего на метр, — ясно, что вот-вот из-под него покажется земля. Наконец-то выступил на поверхность гроб нашей Зои — сперва неясный холмик, потом и крышка из грубых досок. Заметив его, Ноэми всплакнула, но Па утешил ее, пообещав, что мы похороним Зою на лугу, как только станет возможно. Но пока что гроб стоит там, словно обломок кораблекрушения, И я тоже не люблю на него смотреть — он омрачает мне всю радость от солнечного дня.
Мы попытались пройти через двор к дороге, но наши сапоги мгновенно наполнились ледяной кашей, и пришлось вернуться.
Высоко в небе пролетели на север три птицы. Что же касается таинственного вертолета, он так и не вернулся. И хотя мы обращались с Продуктами более чем экономно, они все же подходили к концу. Оставалось немного молока, несколько банок консервов и репа; никогда еще наши трапезы не были такими скудными. И вот после особенно ветреной Ночи обнажилась земля: темный клин от порога дома до ворот, которые пока еще подпирает снаружи нерастаявший сугроб.
15
Наконец Па сказал: «Сегодня попробуем выйти, посмотрим, как это получится. Не удастся сегодня, попытаемся завтра, послезавтра, в конце концов пробьемся».
Мы с ним оделись потеплее, словно собирались в полярную экспедицию, прихватили лопаты и веревку. Сестра, конечно, запросилась с нами, но Па, который обычно во всем ей потакает, на сей раз отказал наотрез, сказав, что об этом даже речи быть не может. Она останется с матерью, а попозже, если дорога окажется свободной, мы за ними вернемся. Напрасно Ноэми умоляюще гримасничала и проливала слезы — отец был неумолим.
Когда мы пересекали двор, я искоса глянул на Зоин гроб, косо торчащий из сугроба. Сердце у меня сжалось при виде этого ящика посреди грязного снежного месива, и я поскорей отвернулся.
Ма стояла на пороге, держа за руку Ноэми, и на лице ее читался тоскливый страх.
— Ради бога, поосторожнее! — сказала она, — В случае опасности немедленно возвращайтесь.
— Ну, разумеется! Пошли, Симон! Старайся шагать за мной след в след.
Наши сапоги с громким чавканьем вытягивались из вязкого мокрого снега. Добравшись до ворот, мы атаковали лопатами подпиравший их сугроб и через четверть часа проложили себе через него путь. На дороге снегу было значительно меньше, иногда подошвы даже стучали об асфальт. Отец, шедший впереди, продвигался медленно, опираясь на лопату, как на трость; на плече у него висела связка веревок.
Обернувшись к дому, он в последний раз прощально махнул рукой, и мы стали спускаться в овраг, по которому катились потоки воды. Шум стоял такой оглушительный, что объясняться мы могли только жестами. Вся дорога была завалена рухнувшими пихтами, и мы с трудом продирались сквозь их могучие ветви.
К счастью, мост уцелел, но вверх по течению все русло было забито огромными льдинами, видимо принесенными сюда потоком, — они громоздились друг на дружку, образуя настоящую плотину, через которую перехлестывали тугие серые массы воды, с грохотом разбивавшиеся о тесные стены ущелья. Бурлящая вода вздымалась до самой арки моста, и, когда мы проходили по нему, горбясь и отворачиваясь от ледяной зыби, секущей лицо, я невольно думал: а вдруг эта плотина внезапно рухнет, и нас тут же сметет, унесет разбушевавшаяся стихия? Все же мы более или менее благополучно добрались до другого берега, где идти было значительно легче, так что мы довольно быстро одолели несколько сот метров. Но затем наткнулись на завал из камней и деревьев, через который, хочешь не хочешь, пришлось перебираться. Гул потока немного утих, и я услышал крик отца: «Осторожно, смотри не поскользнись! На-ка вот, обвяжись!» И он бросил мне веревку, которую и сам обвязал вокруг пояса. Я спотыкался о камни, исходил потом, ветки больно хлестали меня по лицу. Окрестности, растерзанные лавиной, стали неузнаваемыми, на большой поляне не осталось и следа от хижины лесорубов.
