Дети Ночи - [18]

— А ты уверен, что ты, Ночной, сумеешь овладеть наукой Дневных?

— Я хочу попробовать. Все же мы — две ветви одного народа... Я понимаю, что, возможно, и не получится, что просто не дано. Но попробовать-то можно? Да, слушай, а вот бы посмотреть, как твоя песня подействует на тварей Провала?

Нельрун рассмеялся.

— Это будет занятно...

— Ты ведь не боишься нас, верно?

— Нет, — покачал головой Нельрун. — Есть те, кто боится, я — нет. Я смотрел в глаза дракону, поверь мне, ты не так страшен. Я и выродка не испугаюсь.

— Да, кто это?

Нельрун дернул плечом

— Про слухарей я говорил уже. Бред, — хмыкнул Нельрун. — Но их слушают. Чернь тупа и падка на всякие бредни. А эти лезут всюду — и в Коллегию бардов, и ко двору, и все стращают, стращают... Понимаешь, юноша, они выискивают людей, которые как бы между Ночными и Дневными. Их и называют выродками.

— Как это?

— Вот и я не понимаю до конца. Да и будь такое, чем они могут быть опасны? Хотя мы с вами давно уж разошлись и поглядываем друг на друга с опаской, это не мешает нашим мужчинам и женщинам спать друг с другом.

Старший покраснел, поняв намек.

— И дети от таких браков всегда были. Мало есть знатных родов, в жилах которых не текла бы ночная кровь. И что? Люди как люди. Так вот, слухари говорят, что такие люди опасны, потому что не принадлежат ни Ночи, ни Дню, а чему-то еще. Чернь, как понимаешь, на всякие страшные слухи падка. И начали тут чистоту крови вычислять, пару раз погромы были. Хорошо, что государь у нас хотя и молод годами, но жить привык своим умом и нравом суров. Хватило пару раз перевешать зачинщиков, чтобы остудить дурные головы. Однако капля и камень точит, сам понимаешь.

— Ты еще и из-за этого уехал в глухомань?

— Ну, да. Я не видел выродков, не верю в них и не боюсь. Я слухарей боюсь. Есть в них какая-то гниль, а что именно — сказать не могу... Я и уехал туда, где дышать полегче. Вот, нанялся я на службу к госпоже Керинте — ее люди в море часто ходят, а там твари те еще.Я не знал, что у нее милый из Холмов, так что мне, считай, нежданно повезло, — он улыбнулся, но уже через силу, его неудержимо клонило в сон.

А Старший был настолько взволнован, что спать не хотел совсем и молча сидел у очага, воззрившись на угли. Алое перебегало по ним, словно вздох, билось в еле уловимом ритме, подобно крови в жилах. Огонь всегда казался Старшему живым.

В голове его копошились вопросы. Он ощущал почти физически смятение души Нельруна, который тоже жаждал ответов, но порой задать вопрос так трудно, так трудно сложить слова, даже барду... А говорить из разума в разум всегда сложно и от этого страшно устаешь...

Когда солнце поднялось высоко и заглянуло в дымовое окошечко, оба — бард из Дневных и наследный принц Холмов спали рядом на широкой лавке у стены, под одним плащом.

Глава 7

«Здравствуй, дорогой мой брат.

Спасибо за портрет, как понимаю, это работа одной из маменькиных девушек? Ты смотри, остерегайся! Девица явно по тебе вздыхает. А мою носатую персону, тутошним мастером увековеченную, я тебе с отцом передал.

Вот не понимаю, почему отец не желает, чтобы мы виделись? Хотя бы раз в год? Во время королевского объезда? Впрочем, он государь, ему виднее.

Спасибо тебе за королевский узор. Все оказалось, как я и предполагал. Королей у нас двадцать восемь, а камней — девятнадцать. Все началось во времена Девятого короля. С чего, зачем, почему? Вот загадка, над которой я безуспешно ломаю голову. Но у меня нет никаких иных сведений, кроме тех, что есть в Холмах, а этого явно недостаточно. Мне кажется, что тогда произошло что-то очень важное, чего мы не можем увидеть, понять... Для этого надо, как бы это сказать, подняться на холм, а мы стоим у его подножия. Только что за холм, с чего начать? Возможно, придется просмотреть хроники каждого из холмов, вдруг в них что-то будет? Я бы и в Мертвый холм полез, если бы пришлось (не приведи боги). Может, ты что-нибудь сообразишь, а? Я уже совсем запутался.

Впрочем, все равно сейчас я ничего больше дельного по этому поводу не скажу. Тебя там еще женить не задумали? А то как твои письма почитаешь, так за тобой прямо-таки охота идет.

Отец сказал при последней встрече, что на следующий год он заберет меня домой. С одной стороны, жду не дождусь, с другой стороны — привык к здешним людям и нравам. Чую, разрываться мне от печали и тоски на две части. Будет меня тянуть на север, ничего не поделаешь.

А когда вернусь, будем вместе стоять у Провала, как положено воинам. И — помнишь, всего три года осталось. А я еще так ничего и не придумал.

Ладно. Скорее бы встретиться, брат.»

Младший свернул письмо и положил его в большой ларец, к остальным своим самым дорогим вещам. По сути дела, это были те же самые мальчишеские сокровища, которые в детстве они с братом прятали от всех. Письма, странное перо дневной твари, красивые камни, горсть круглых тяжелых гладких семян, привезенных Дневными с юга и взятых на Торжище за какую-то мелочевку, ремешочки с бусинами, подаренные материными девушками, два засушенных цветка из их писем и прочий милый сердцу хлам.

Он обвел взглядом комнату. Когда-то она была их детской, хотя от прежней обстановки остались только гобелены на стенах с картинами из каких-то легенд, которых никто уж и не помнил. Он подошел к стене — теперь он был настолько высок, что мог посмотреть прямо в глаза вытканному на гобелене воину с пылающим мечом. А когда-то он смотрел на него снизу вверх.