Дети мира - [53]

Я и мои коллеги видели в этом единственный выход. На самом деле, будь моими подопечными одни малыши, я несомненно смог бы уделять больше внимания их воспитанию. Иногда я потреплю мальчика за ухо, и он признательно мне улыбнется; другой же еще больше нахмурится и еще больше подтянется. Я убедился, что такие маленькие знаки внимания принимают не только малыши; даже подросткам нравилось это. Когда в колонии случались какие-то недоразумения, которые могли вызвать отчуждение между воспитателями и детьми, — этот простой и естественный жест как-то разряжал напряженность и давал понять, что контакт между опекаемыми и нами не нарушен.

Иногда по воскресеньям я брал машину и подъезжал к воротам колонии. Я наблюдал за тем, как ребята, получившие разрешение на выход в город, отмечались в проходной. За этой процедурой жадно следили множество глаз тех, кто не получил этого права.

Среди них всегда было несколько малышей, и я по очереди сажал их в машину, что доставляло им огромную радость. Мы катались по Потчефструм-роуд.

Влившись в бесконечный поток машин, выезжали на поперечные улицы Барагуаната и возвращались обратно на Ван-Уиктрассе-роуд. По дороге я расспрашивал ребят об их семьях, о родителях, братьях и сестрах. Я делал вид, что ничего не знаю о Дурбане, Порте-Элизабет и Кейптауне. Спрашивал, что это за города и каковы они в сравнении с нашим Иоганнесбургом.

Среди ребят, катавшихся со мной на машине, был мальчик лет двенадцати по имени Хайпенни. Его прислали к нам из Блумфонтейна, и он был, пожалуй, самым разговорчивым из всех. Его мать служила экономкой в доме у белых, и у него было еще два брата и две сестры. Его братьев звали одного Ричардом, а другого Дики, а сестер — Анна и Мина.

— Ричард и Дики? — переспросил я.

— Да.

— Как странно, — сказал я. — Ведь по-английски это одно и то же имя!

По возвращении с прогулки я послал за документами Хайпенни и узнал, что он был беспризорным ребенком и рос без родителей. Его несколько раз брали на воспитание в разные семьи, но он не слушался, хулиганил. В конце концов попал в колонию.

В журнале писем я обнаружил, что Хайпенни регулярно отправлял письма, хотя сам еще не умел писать, и кто-то из старших мальчиков писал эти письма под его диктовку. Адресат был всегда один и тот же: Миссис Бэтти Маарман, 48, Блэк-стрит, Блумфонтейн. На все свои письма Хайпенни ни разу не получил ответа. На мой вопрос, почему ему не отвечают, он говорит, что мама, возможно, больна и не может написать. Я тут же сел за письмо к инспектору в Блумфонтейн и попросил его разузнать все о миссис Маарман.

В следующий выходной день я взял Хайпенни с собой на прогулку в машине и снова стал расспрашивать о его семье. Он повторил все слово в слово, но, называя Дики, смягчил «Д», и имя брата прозвучало как «Тики».

— Мне помнится, ты говорил: его зовут Дики? — удивился я.

— Нет, я сказал Тики.

Он настороженно, с затаенным страхом следил за мной. И тут я понял наконец, в чем дело: мальчику было стыдно и больно, что у него нет семьи, как у других, и он придумал эту историю себе в утешение, чтобы никто не узнал, что у него нет ни отца, ни матери и никому на свете нет дела до того, жив он или мертв. История эта растрогала меня до глубины души и теперь я думал о сироте почти с отцовским чувством.

Вскоре я получил письмо из Блумфонтейна, в котором говорилось, что миссис Бэтти Маарман действительно существует и проживает по адресу Блэк-стрит, 48. У нее было четверо детей — Ричард и Дики, Анна и Мина, но Хайпенни был ей совсем чужим и знала она его только как мальчишку, живущего на улице. Она никогда не отвечала на его письма, потому что в них он называл ее «мама», а она не была ему матерью и не желала играть для него эту роль. Она была порядочной женщиной, аккуратной прихожанкой церкви и не желала отнимать у своих детей ни крупицы своей любви да и вообще иметь что-либо общее с уличным мальчишкой.

Хайпенни, на мой взгляд, не был похож на обычного маленького бродягу. У него была такая непреодолимая тяга к семье, он был таким приветливым и послушным, что я просто чувствовал себя обязанным помочь ему. Я осторожно стал расспрашивать его о «матери».

По его словам, она была любящая, правдивая и строгая. Он так рвался к ней в своем одиночестве, бедняге так не хватало материнского тепла, но он не смог найти пути к сердцу этой женщины.

Однажды в разговоре я спросил у Хайпенни:

— Скажи мне, почему ты стал бродяжничать, ведь у тебя такая хорошая мама?

Он не смог ответить на мой вопрос. При всей своей смышлености он не сумел ничего на это сказать. Он понимал: будь у него такая мать, разве он стал бы бродягой!

— Имя того мальчика все-таки Дики, а не Тики, — добавил я.

И он понял, что его обман раскрыт. Другой бы на его месте сказал: «А я и говорил вам, что его зовут Дики». Но Хайпенни был умен и сообразил, что если я знаю имя мальчика, то мне известно и все остальное.

Я был поражен действием моих слов. Он стоял передо мною разоблаченный, но не как мелкий лгунишка, а как обездоленное дитя, лишившееся матери, братьев, сестер. Я слишком сильно, бестактно задел его гордость и чувство человеческого достоинства. Мальчик был потрясен.