Дети Луны - [26]

Золотая чаша, лежащая в котомке, била по спине. Меч Адриана бросила в реку, это было не ее оружие, не по ее руке, не то, что кинжал, да и затупился он порядком после ловли рыбы… Она шла в том же направлении — к Монтенару, но примерно в дне пути от города свернула с дороги и вскоре достигла правого, покатого склона горы Волчья Голова. Гора эта почти сплошь покрыта негустым кудрявым лесом, и только на самом верху громоздятся голые камни. Под камнями уходит в глубь земли пещера, узкий лаз в которую почти незаметен даже вблизи. Пещера довольно низка, в ней нельзя выпрямиться в полный рост, посреди нее бьет из земли ручей и через несколько шагов вновь уходит в землю, образуя круглую дыру. Дальше пещера вновь сужается, своды ее опускаются, и пещера превращается в нору, в которую только на брюхе и можно проползти. Это и сделала Адриана, как только проникла в пещеру, волоча развязанную котомку. Разрыла землю, сперва кинжалом, потом руками, когда земля пошла влажная. Там, закопанные под одной ей известным камнем, лежали: завернутый в холстину глиняный горшок, полный золотых и серебряных монет, чеканный крест с цепью и шлем с серебряной насечкой. Туда же Адриана опустила украденную в замке чашу и вновь засыпала тайник. Были еще и другие тайники, был и Менассе, за которым известны кое-какие дела и который будет молчать… Потому что Странник-то и вправду был бессребреником, но Адриана уходить в отставку, когда все кончится, с одними лишь унаследованными от Странника шрамами и лихорадкой не желала. Когда все кончится. Когда все кончится… Но когда же, когда?

Вновь вылезла на вольный воздух и, морщась, смотрела на заходящее солнце. «Господи боже, почему так — чтобы вновь обрести свободу, нужно обязательно вернуться в рабство? Если б не возвращаться! А нельзя. Странник себе не принадлежит. Странником я отдала себя в кабалу королевству. И убить его нельзя. Ведь это же я — Странник, ведь это значит убить себя. И хватит. Решила отдыхать — отдыхай».

Дни стали прохладней — чувствовалось приближение осени. По ночам дважды шел дождь. Лежа в своей норе, она просыпалась от непрерывного шелеста и потрескивания, открывала глаза. Дождь не успокаивал ее, а настораживал — он мог загнать в пещеру случайного путника, ведь о пещере могли знать пастухи и охотники. Но все обходилось.

Она выстирала в ручье свою одежду, мылась сама, впервые после купания в крепостном рву. Здесь, правда, нельзя было плавать, зато никто тебя не увидит. Несмотря на то, что вода была просто ледяная, купалась она подолгу, испытывая после этого удивительный прилив сил.

Часами сидя в земляной яме, она разглядывала свое обнаженное тело — выступающие ребра, переплетения мускулов под плотной кожей. Стало бы оно другим, если б ее жизнь сложилась по-иному? Наверное, стало. И злой, въедливый голос тут же спрашивал — а могло бы быть все по-иному? Осадил бы твой город не орден, а Вельф Аскел со своей конницей, и послали бы тебя за помощью к комтуру Визе, и служила бы ты теперь не королю, а ордену… Что, нет? Ни за что? Так в тебе ли самой причины этого или в человеке, которому ты служишь? И обрывала — молчи, дура! Я действую из высших побуждений, ради пользы государства… И вообще, это не твоего ума дело.

Одевшись, вылезала наружу, спускалась ниже — за орехами или грибами, бродила, пугая белок, сшибала каштаны. Припав к земле, пила воду из бивших в горе ключей. Но чаще просто, сидя под скалой на вершине, разглядывала окрестности, далеко видные в ясном голубоватом воздухе этих прозрачных дней. Неправильными клиньями густого зеленого мха внизу лежали леса со вкраплениями уже пожелтевших лугов, в самой дали серой змеей извивалась дорога. А с другой стороны громоздился горный хребет, еще доступный здесь, с добрыми горами, заросшими дубами и соснами, добрые зеленые великанские звери, зубы они покажут позже, позже… Оттуда, с дальних вершин, полз туман, но ветра долин развеивали его, и все по-прежнему оставалось ясно. Она смотрела вдаль, и какое-то непонятное чувство поднималось в ее душе — может быть, тоска? Но это была не та тоска, что мучила ее в Книзе никчемностью своего существования, и не та, что иногда приходила теперь, когда она сомневалась в себе. Она не причиняла боли и не принадлежала Адриане, какой она знала себя всегда. И уж, конечно, она не принадлежала Страннику.

Все чаще Адриана поднималась на выступ скалы над пещерой, и однажды на рассвете, когда туман уполз обратно в горы, она завидела на дороге множество всадников, таких же безвредно маленьких, как все в долине, похожих на муравьев, ползущих по своей дорожке. Но это было войско на дороге. Они двигались медленно и совершенно беззвучно на таком расстоянии, будь Адриана в пещере, она бы ничего не заметила, и, хотя это было невозможно — слишком далеко, — ей показалось, что она различает знамя с лежащим то ли волком, то ли леопардом.

Не медля ни минуты, Странник собрался и стал спускаться вниз.

К Монтенару он подошел поздно вечером, когда гарнизон уже разместился в крепости. Приходить раньше не имело смысла. Все ворота послушно открывались, стоило только показать печать, и он свободно прошел во внутренний двор. Там, у входа в главную башню, пришлось подождать. Все было как всегда, и он стоял, спокойно осматриваясь. Костры во дворе, сидящие в телегах и под телегами люди, доносящийся откуда-то женский смех, фляги, переходящие из рук в руки — ничего похожего на мертвый ночной покой Белфрата.