Дети Лавкрафта - [46]
Так что уехал он в Голливуд и взял меня с собой. Предлогом было состояние моего здоровья. Девочкой я очень много болела, и мама говорила, что климат Калифорнии пойдет мне на пользу, однако на самом-то деле ей хотелось, чтобы я стала актрисой. Желание ее, полагаю, исполнилось, хотя сомневаюсь, чтобы мама когда бы то ни было признала, какую роль в этом сыграл Рональд. Фиона осталась в Солт-Лейк-Сити, и это, по-видимому, достаточно характеризует их обручение, чтобы мне стоило добавлять что-то еще по этому поводу.
Рональд сразу же получил работу – заниматься фотосъемкой для киностудий. Он достал мне мою первую роль, статистки в массовой сцене в «Гяуре», для которого сам он еще рисовал задники и делал маски. Он познакомил меня с Мерианом Купером[17], и мне незачем рассказывать вам, каким подспорьем это оказалось для меня в будущем.
Одно в книгах и статьях уловлено точно: я была девчонкой из маленького города, и Солт-Лейк не был местом, способным вселить в меня житейскую мудрость. Плюс, в те времена я была еще хорошенькой (в конце концов, мне ж предстояло стать знаменитостью), однако Рональд спервоначалу обходился со мной по-доброму, оберегал и меня, и мою невинность, отчего позднейшие мамины избыточные переживания выглядят еще более смешными. Он всегда устраивал так, чтобы я размещалась в местах, где буду ограждена от хищнических поползновений мужчин постарше, а их – тут и сомневаться нечего – было бы полным-полно. И, если честно, я могла бы оказать им и радушный прием. Я была наивна, само собой, однако к тому же меня и желания снедали, горела во мне, как теперь я понимаю, девчоночья страсть по Рональду.
Были ночи, когда я лежала в постели и воображала себе: вот входит он незваным в мою комнату (как, знаю, позже мать моя уверилась – так он и делал), – однако все неподобающее между нами происходило лишь в одном месте – в моем воображении. Никогда Рональд не относился ко мне иначе как к маленькой сестренке. Когда он фотографировал меня в этом злополучном крепдешине, я посылала карточки матери и, думаю, хотела, чтобы та поверила, что у нас любовная связь, потому как сама скорее всего желала, чтоб это было правдой.
Знаю, что публикуемые книги и статьи ныне рисуют меня девчонкой до того заторможенной, будто я и не знала, что такое секс, однако, может, в те времена я и была чуток несведуща в тонкостях, но уж конечно же знала побольше, чтобы верить, будто все сводится к проведению ночи в одной комнате, как возомнил один из этих наемных писак. Это я, а не Рональд, подстрекала к тем фотосессиям. Он лишь поддавался, потому что понимал силу и притягательность красивого молодого тела (чем моложе, тем лучше) под тонким покровом прозрачной ткани.
Говорил он об этом в абстрактных понятиях: Красота и Секс с большой буквы. «Идеи не могут изменить мир, – утверждал он, – а вот системное их расположение может». Картинкой он мог заставить людей смотреть туда, куда ему нужно было, чтоб они смотрели, думать так, как ему хотелось, чтоб они думали, чувствовать то, что ему было нужно, чтоб они чувствовали. И, полагаю, он не был неправ, потому что те карточки, конечно же, заставляли маму чувствовать что-то, хотя и не знаю, были ли ее чувства теми, какие намеревался вызвать Рональд.
Мама в самом деле вдребезги разбила все Рональдовы пластины, прямо у него на глазах, как то ей и приписывают, а я в самом деле отвернулась, не в силах на это смотреть, потому что знала, что значат для него его фотографии и какую, должно быть, сильную боль вызывало уничтожение этих фотографий, а еще знала: вина-то в этом моя. Мама была в состоянии апоплексическом, именно это слово она употребила. Лицо ее сделалось красным и влажным, глаза превратились в крохотные черные бусинки на лице, пока она кричала и ярилась.
После такого помолвка Рональда с Фионой была расторгнута, само собой, а нам с ним было навсегда запрещено видеться друг с другом. Рональд расторжение помолвки воспринял без излишнего волнения, Фиона же была возмущена и очень даже радовалась тому, что все кончилось. Так или иначе, но ни она, ни он по-настоящему ничуть не любили, по моему мнению, помолвка же попросту давала удобную и не такую уж неприятную перспективу. Разрыв со мной дался бы ему труднее, по-моему (как и мне), если бы он и в самом деле вдруг произошел.
Вот чего вы, по-видимому, дожидались, если потрудились дочитать до этого места: с этого места мой рассказ начинает отклоняться от того, что вы читали в журналах или в любой из книг о творчестве Рональда, которые издаются сейчас. Официальная версия нынче какова? В последний раз мы были вместе в тот апоплексический момент в Рональдовой студии, когда моя мать крушила фотопластины, так? Или, может, была слезу выжимающая встреча по разные стороны зала суда, какого никогда не было, потому что на самом деле никогда не было никакой тяжбы: Рональд пошел на все требования моей матери, так что никакого судебного преследования и не потребовалось?
