Дети-крестоносцы - [20]
Сильно бились сердца детей-крестоносцев. Решительная, роковая минута наступала для них. Всех утешала и ободряла мысль, что если даже придется умереть и погибнуть, смерть все-таки застанет их под стенами Иерусалима. А столбы пыли, обозначающие движение неприятельской рати, подвигались все ближе и ближе. С кем же, однако, придется сражаться?
Вдруг счастливая мысль осенила единовременно многих детей.
— Послать разведчиков! Вступить в переговоры! Поднять белое знамя! — раздались голоса.
Николай тотчас же сделал соответствующие распоряжения, и Ганс с десятью другими всадниками отделился от строя и поскакал по направлению к неприятелю. Все знали, что даже и турки уважают белое знамя и неприятельских послов.
Столбы пыли не препятствовали видеть удалившихся, а потому в войске Николая все жадно следили за ними.
Вот уже они подъехали к неприятельскому строю; вот они говорят — и никто не нападает на них, никто их не трогает. Они живы. Вот они поворотили коней и что есть духу скачут, возвращаются к своим. Вместе с ними едет еще десятка полтора всадников.
— Что же это такое?
— Это дети-крестоносцы! Это тоже дети-крестоносцы, — кричат возвращающиеся.
И вся армия дышит полною грудью и чувствует неописанную радость.
Да, это были действительно дети-крестоносцы. Гораздо еще раньше, чем слух о походе немецких детей перелетел через Альпы, пастух Стефан на севере Франции уже проповедывал детский крестовый поход. Вокруг четырнадцатилетнего Стефана исподволь, во время похода, собралась почти тридцатитысячная армия. Случаю угодно было, чтобы обе армии неожиданно встретились друг с другом.
Прошло не более четверти часа и Николай и Стефан горячо обнимали друг друга и обе армии раскинули палатки и стали одним, общим, огромным станом.
Туман в это время рассеялся так же внезапно, как и настал и огромный, уже знакомый город представился снова глазам обеих армий.
Был ли это однако Иерусалим?
Новопришедшие не могли сказать ничего положительного. Но вопрос решился однако скоро сам собою.
Городские ворота отворились с шумом и из них показалось шествие, направляющееся прямо к лагерю детей-крестоносцев.
— Неужели это они несут нам ключи Иерусалима?
Нет, вышедшие из ворот несли хлеб и другую живность, посылаемые воинству детей-крестоносцев городом Марселью.
Крестоносцы находились только перед Марселью на берегу смутившего их своим шумом Средиземного моря.
XVII
В Марсели молодых крестоносцев ожидало однако сильное разочарование. Жители, принявшие их самым радушным и задушевным образом, объявили им, что Иерусалим находится еще далеко и к нему можно добраться не иначе как морем. Беда заключалась однако не в том, а в том, что по предписанию правительства ни один из кораблей, находившихся в порте, не смел принимать на свой борт детей-крестоносцев.
Итак, все надежды разрушались.
К вечеру того же дня к стану крестоносцев подошло несколько человек, желавших представиться Николаю и беседовать с ним.
Тотчас введены они были в палатку.
— Мы моряки, — сказали они, — и имеем в своем распоряжении несколько кораблей. За хорошую плату, выданную разумеется вперед, мы могли бы доставить в Иерусалим, несмотря ни на какие предписания, около пяти или шести тысяч детей.
Такова именно и была численность армии Николая.
— Но ведь нас, пожалуй, задержат в Марсели и не позволят садиться на корабли, — сказал печально Николай.
— Да вам не зачем будет даже и заходить в Марсель, — отвечал ему один из моряков. — Если мы сойдемся в деле, вы должны будете ночью подойти к морскому берегу немного правее Марсели, а затем пройти еще часа три вдоль по берегу. Там будем мы ждать вас с своими кораблями, а когда Марсель проснется от сна, мы будем уже далеко в море.
Торг заключен был в самое короткое время. Решено было, что перед наступлением ночи один из договорившихся моряков явится к стану, чтобы проводить войско.
Обрадованный Николай долго беседовал с Стефаном. Стефан обещался воспользоваться первым удобным случаем, чтобы двинуться вслед за новыми своими товарищами. Свидание было назначено у Иерусалима.
Перед утром корабли, с вечера еще выведенные из Марсели, приняли на себя Николая и все его воинство. Оружие сложено было в трюм, а сами крестоносцы кое-как разместились на палубе. Матросы засуетились, раздалась команда, подняли якоря и через каких-либо два часа корабли были далеко уже в открытом море.
В течение первых двух дней почти все мальчики страдали морского болезнью и мало обращали внимания на то, что творилось на палубе. На третий уже день они не замедлили заметить какое-то особенно грубое и пренебрежительное отношение к ним матросов. Когда Николай подошел к капитану и учтиво спросил его, куда поставлена корзина, находившаяся с ним, громкий хохот матросов был ему ответом.
— Вот еще чего захотел? — загоготали матросы.
— Слушай, щенок, — грубо сказал капитан, еще три дня тому назад так почтительно беседовавший с ним, — если ты хоть раз заговоришь со мною о корзине или другом каком вздоре, то я велю тебя вместо всякого ответа просто-напросто выбросить в море.
Николай отошел, как пораженный громом.
— Что же это такое? — невольно подумал он.
