Жили девочки в блиндаже, но не было среди них Оли. Я показывал им все, что знал, все, чем дома забавлял сестру.
Братишка Вовки, щекастый Павлик, сладко спал под звуки канонады; его еще кормили из бутылочки.
Я стал помощником Феклы Егоровны. Мерцает фитилек, а я сижу у ящика и пропускаю через мясорубку пшеничные зерна.
Фекла Егоровна стряпает на печурке, а я Павлика на руках качаю и за девчонками присматриваю.
Еще недавно, когда с Шурой по всему Сталинграду лазили, как ящерицы, я не думал об опасностях, а здесь, в блиндаже, начал ни с того ни с сего вздрагивать: то становится страшно — а вдруг завалит нас всех, то думаю, как бы с Александрой Павловной и Вовкой чего не случилось.
Уйдут они, и начнет Фекла Егоровна беспокоиться: «Где их, окаянных, носит!»
Взгляну я на Феклу Егоровну, а у нее в глазах слезы. Должно быть, поэтому она расчесывала часто свои волосы, прикрывая ими глаза.
Но я не видел, чтобы Александра Павловна расчесывала свои коротко подстриженные прямые волосы. Разве что проведет по ним рукой, откинет назад голову — вот и вся ее прическа. Недаром она говорила: «В драку идти — волос не жалеть!»
Александра Павловна очень любила теребить Агашкины кудряшки. Девочка только ходить научилась. Бывало, приляжет Александра Павловна на несколько минут, протянет Агаше руку, поддерживает ее, а та по матери разгуливает.
На лице Александры Павловны, если приглядеться, можно было различить небольшие рябинки. Такая, видно, была она нетерпеливая, когда ветрянкой болела. Она теперь редко оставалась спокойной; зальется краской, заблестят глаза, и рябинки ее исчезают.
Останемся мы одни в блиндаже — как-то не по себе, тоскливо, а вернется Александра Павловна с Вовкой — сразу станет светлей.
Вовка приходил, всегда громыхая; снимал с головы каску, доставал из карманов пуговицы, куски сахара и спички. Он всегда рассказывал, где что видал и слыхал. Торопился сообщить все новости.
— У Московского моста дальнобойную поставили. Командиры командуют: «Натянуть шнуры!»
Он, Вовка, под вагоны лазил, показывал разведчикам, как лучше сопку обойти, а потом артиллеристам к орудиям траву таскал — нужна для маскировки вместо выгоревшей.
Фекла Егоровна тревожно смотрела на сына. Слушала она его с удивлением и страхом, покачивая головой и вздыхая.
Кругом смерть, а ему все нипочем; всегда чему-то радовался, всему удивлялся. Уходя из блиндажа, он обводил нас всех взглядом: «Я, мол, ухожу на рекогносцировку», или же торжественно произносил: «Славяне, нас много, и мы победим!» Когда мать просила его быть осторожным, он успокаивал ее:
— Не буду покойником, буду полковником.
Однажды он пришел огорченный: один артиллерист, ведя стрельбу, все время называл фашистов «рыжими».
— Хоть бы на меня взглянул! — обижался Вовка.
— Ты рыжиком стал потому, что тебя солнышко любит, — утешала его Александра Павловна.
Все ладилось в ее руках. Взяла топор, пилу-ножовку и соорудила в блиндаже второй этаж — подвесную полку для детворы. В уцелевшей печи разрушенного сожженного дома решила Александра Павловна испечь хлеб. Как только не отговаривала ее Фекла Егоровна:
— Ведь убьют тебя. Обойдемся без хлеба, хватит нам лепешек.
— Ничего со мной не будет, заруби себе это на носу!
— Смотри, на рожон лезешь. Место ведь открытое.
— У меня свой расчет.
Александра Павловна ушла из блиндажа перед рассветом.
Утром меня разбудил домашний запах свежеиспеченного хлеба.
Александра Павловна сидела на койке и дергала Юльку за косички, то за одну, то за другую.
— Мама, дай горбушку, — просила Юлька.
Мне так запомнился вкусный запах хлеба потому, что с тех пор, как начались бои у Мамаева кургана, мы дышали только одной гарью.
Мы видели, как загорелся домик Александры Павловны.
Она стояла на ступеньке у входа в блиндаж и не отрываясь смотрела, как подпрыгивало пламя и клубился сизый дым над домишками у подножия кургана.
Она стояла, неподвижно следя за огнем, будто окаменела. А потом громко выругалась. Все оглянулись, а Юлька заплакала. Александра Павловна подошла к Фекле Егоровне, улыбнулась ей и сказала:
— Вот и мне небо с овчинку показалось. Недаром говорят: «Своя хатка что родная матка». Теперь мы с тобой как перепелочки.
— Хорошо, хоть Иван твой не видел, как добро пропадает. Ведь все своими руками.
— «Жила бы Совреспублика, а мы-то проживем», — так в гражданскую войну говорили, — сказала Александра Павловна и провела рукой по гитаре, висевшей на крюке, вбитом в стенку. Гитара коротким звоном отозвалась ей. Александра Павловна обвела нас всех глазами и ласково сказала:
— Погорельцы мои!
Перед блиндажом метались выскочившие неизвестно откуда горящие козы. Они дымились, как головешки. Их пристрелили и потащили на красноармейскую кухню.
Сгорел домик Александры Павловны. А печка уцелела.
— То, что для огня, огонь не трогает, — деловито объяснил Вовка.
Я сидел у блиндажа, окунал в кадку с водой ватные стеганки и обкладывал ими дверь.
Было жарко, даже воздух и то обжигал.
