Дети Ивана Соколова - [15]

«Невель-Торопец», «Невель-Торопец», — повторял я про себя и снова начал засыпать, как вдруг койка подо мной зашаталась, и я полетел, но не вниз — меня подбросило чуть ли не под бревенчатый потолок.

Детишки притихли. Фекла Егоровна села рядом с ними. А Шура и дяденька в военном (я еще спросонок понял, что он и есть «плотник-фронтовик») стали у двери.

— Как в августе, — сказала Шура.

Я тоже выглянул из блиндажа. Фашистские бомбардировщики летели черной тучей. Уже многое научился я понимать в этом грохоте и треске.

Наши из-за Волги отвечали гитлеровцам.

Я стоял на ступеньках, когда увидел: к блиндажу бежит женщина в военной гимнастерке с засученными рукавами, подпоясанная широким- красноармейским ремнем, а за нею — длинноногий, худой мальчишка.

Я поскорей нырнул в блиндаж, чтобы дать им дорогу.

Это и были Александра Павловна и Вовка, старший сын Феклы Егоровны. Александра Павловна, вся раскрасневшаяся, потянулась за кружкой, отпила несколько глотков и передала кружку Вовке.

— Горит мельница, горит… И нашу телегу пере вернуло, лошадь убило; их автоматчики вперед лезут, до чего нахальные. Туда уж не пройти.

Шура посмотрела на меня. Я подумал: «Туда не пройти, а мы пройдем». Шура сказала необычно громко:

— Гена, ты останешься здесь. Это свои люди, тебя не обидят. Гена будет у вас пятым.

Фекла Егоровна даже пододвинулась на койке, где она сидела с детьми, — мол, занимай, Гена, свое место с левой стороны!

Только я хотел спросить Шуру, долго ли мне придется здесь ее ждать, как она сама сказала:

— Все узнаю — приду. Опять Олю будем искать. А ты от этих людей — никуда!

Шура хотела распрощаться со всеми; военный же остановил ее:

— Раз уж так, пойдем вместе. Документы при мне, пилотка на голове. Вот и вышел срок моему лечению.

Он быстро собрал кое-какие вещи — бритву, кисточку, даже сунул в вещевой мешок белую баночку с какой-то мазью.

— Дядя Ваня, а ты бей их, как я комаров в лесу, — посоветовал ему Вовка.

Фекла Егоровна все порывалась что-то сказать, но тетя Александра строго на нее посмотрела.

— Всё наспех, всё наспех. Ведь это не чай пить! — пробурчала Фекла Егоровна.

Уж как водится, все мы присели на койки и немного помолчали. А потом поднялись.

Военный поцеловал своих девчонок, Феклу Егоровну, Вовку и его братишку и меня заодно поцеловал прямо в лоб, а потом крепко — Александру Павловну.

Мне тоже было тяжело оттого, что Шура уходит из блиндажа без меня.

Я выглянул из блиндажа им вслед. Уже стемнело, и небо стало багрово-красным. Они шли в сторону заводов, к мясокомбинату (а там и «Красный Октябрь» рядом). Военный слегка прихрамывал, и Шура сдерживала свой шаг.

Только уселся я на койку, как тетя Александра Павловна накинулась на всех:

— Ну, чего приуныли? Марш умываться! — при казала она Вовке.

Я же посмотрел на ходики и вспомнил, что уже давно не заводил свои часы. Но ходики тоже стояли и даже сдвинулись набок. Я все же достал часы из сокровенного карманчика, который пришила как-то Шура с внутренней стороны моей рубашки. Достал и принялся заводить, поглядывая на Вовку.

— Покажи, — попросил он.

По случаю знакомства я дал Вовке подержать часы, а потом завел их и наугад поставил стрелки.

Вовка тоже поправил ходики и потянул гирьку. А потом наклонился ко мне и негромко, чтобы мать не слыхала, спросил:

— А это видел?

В его руке была «штучка», похожая на грушу. Я уже знал, что это не игрушка, а ручная граната.

— Карманная артиллерия! — с важностью произнес Вовка и опустил гранату в карман.

Еще долго рвались снаряды. За толстыми стенами

блиндажа было хорошо слышно, что бой идет где-то совсем близко.

В блиндаж забежали два бойца. Они попросили воды, а когда напились, рассказали, что гитлеровцы заняли вокзал, захватили центр города, вышли на набережную к памятнику Хользунову, и Дар-гора в их руках. А здесь уже — передовая.

Александра Павловна взяла на руки свою дочку Агашу, откинула волосики с ее лба, посмотрела в глаза и тихо сказала:

— Гадали, думали за Волгу ехать, а оказались на передовой. Опоздали. Теперь и вовсе к переправе не доползти. — Она опустила девочку на пол: — Вот потому и незачем было Ивана удерживать. Если уж так пришлось, пусть свое место займет, где прикажут!

Шура не возвращалась. Я все ждал — откроется дверь, она нагнется и войдет, возьмет меня за руку…

Я сердился на нее и ждал. И даже подумал, а не обижается ли мама — ведь кто мне Шура? Почему же я так скучаю без нее?

Мама же, с которой я так часто разговаривал про себя, ответила мне на это:

«Нет, сынок, не обижаюсь. Она твой друг, она твой командир».

А потом мама начинала расспрашивать меня про другую тетю Шуру, про Феклу Егоровну и даже про Вовку. И я тут же отвечал:

«Другая Шура — Александра Павловна — мне тоже понравилась, хотя она и не обращает на меня никакого внимания».

Ее адъютантом был и остался Вовка. А меня она, должно быть, считала маленьким, а всеми маленькими в нашем блиндаже заведовала Фекла Егоровна.

У Агаши была старшая сестра — остроглазая Юлька, лет пяти — шести. Она не любила сидеть на одном месте, рвалась из блиндажа наружу, за что не раз получала от своей мамы подшлепник.

«Люби, как душу, а колоти, как грушу!» — приговаривала в таких случаях Александра Павловна. Эти же слова повторяла Юлька, поучая свою куклу. Кроме того, Юлька воспитывала и Агашу.