Дети, играющие в прятки на траве - [73]

— Значит, никаких сношений с внешним миром? — с легкою досадой уточнил он.

— Нет, я этого не говорила, — тихо возразила Ника. — Связи есть, само собой… Каналы самые различные. Вы, например… Ведь вы — оттуда.

— Тот еще посланец, тот источник свежих новостей! — пренебрежительно ответил Питирим.

— Вас что, интересует техника, приборы? Только это? — Разговор, казалось, начинал идти по кругу. — Что ж… На этот счет вы можете не беспокоиться. Вон там, в шкафу, есть маленький проектор новостей. Кассетный, правда, не прямой. Но нам достаточно. Мы редко смотрим.

— Х-м… Мы — это кто? — не понял Питирим. — Уж больно все загадочно… С того момента, как я здесь, на ферме, больше никого я и не видел, кроме вас. И еще этого болвана у сарая. Как его, бишь, Эзра обозвал? Ефрем-дурак?

— Он вовсе не дурак, — поджала Ника губы. — Просто странный… Ведь бывают же такие? Много думает, а вот о чем — и сам не знает… Да он не мешает никому! Конечно, если вы ему не будете вопросов задавать. Не любит, знаете… С ним даже нянчатся. Особо сердобольные.

— Да кто же, кто?! — воскликнул Питирим. — Какие-то пустые недомолвки…

— Вовсе нет, — насмешливо сказала Ника. — Чтобы разобраться, надо здесь пожить. Хотя бы сколько-то… А наш Ефрем… Его все время опекают разные девчушки. Да и кавалеры — тоже. Их тут много.

— Много… — повторил смятенно Питирим. — Откуда? Бред ка-кой-то!

— Не спешите, — мягко и слегка загадочно проговорила Ника. — Вы ведь только что приехали.

— А это ничего не стоит, так, по-вашему? Сам мой приезд?! Вы полагаете, я буду жить у вас здесь долго-долго, и лишь после этого…

— Вы будете здесь жить, как захотите. Сколько захотите. Но ни часом больше, — жестко отозвалась Ника. — Ограничивать никто не станет. Выдворять — тем более.

— Что ж, очень благородно с вашей стороны, — галантно шевельнулся в кресле Питирим. — Хотя бы с вашей — за других не поручусь, не видел… Если честно, я бы без раздумий удалился, и сейчас. А?

Ника устремила на него тяжелый, очень грустный, полный боли взгляд. И в нем была невнятная мольба, и нетерпенье, и мечтательная ярость самки, от которой отступились в самую неподходящую минуту. Очень странный взгляд. Такими Питирима прежде не одаривал никто.

— Сейчас нельзя, — сказала Ника глухо. — Вы имеете в виду — сегодня же? Нет, это невозможно. Некому везти на космодром… Придется оставаться до утра. А утром Эзра заберет вас. Я ему велела быть.

— Как скажете, — смирился Питирим. — Тогда вот так и будем чинно сидеть в доме, говорить о том о сем, а где-то что-то… Кто-то!.. Для чего я здесь, в конце концов?! Мистификация, игра? Похоже. Все всерьез? Похоже. Я здесь должен был увидеть что-то очень важное, понять, ведь так? Но важное — для вас, наверное, иначе б вы меня не звали. Я вам нужен — вероятно, так… Однако вы мне — не нужны, поймите! Мне тут вообще не нужно ничего. Все-все чужое, непривычное, случайное, по сути… Я же только из больницы, я устал! И вдруг — это письмо… Что вы хотите от меня? Зачем я вам? Дурацкий этот дом, дурацкая, бездарная планета!.. Или просто надобно помочь, в порядок что-то привести? Нет работящих, крепких рук? Но существуют многие другие, как вы говорите. Эзра, если уж на то пошло! Мужик здоровый… Либо — цель иная? Например, утешить добрым словом… Но, простите, я вас вижу в первый раз. Нам даже не о чем, по правде, разговаривать друг с другом! Эти вздохи, эти слухи, эти идиотские, с намеками, ужимки… Неужели вам самой-то не противно?! Этот мир мне неприятен, недоступен, чужд… Я — лишний в нем, я — совершенно посторонний!

— Да-да, — горестно кивнула Ника, — рассуждаете вы, как и вправду посторонний.

— Так чего ж еще? — беспомощно развел руками Питирим. — Иначе я и не могу… Пробудь я здесь хотя бы месяц или два, тогда — другое дело. Да и то…

Ответить Ника не успела. За окном раздался шум, и чьи-то голоса наперебой заспорили, загомонили. Ближе, ближе… Дверь распахнулась, и с крыльца в просторную переднюю, а из нее — и в комнату, где за столом сидели Ника с Питиримом, весело ввалились, громко хохоча над чьей-то, видно, ранее отпущенною шуткой, семеро людей довольно экзотического вида: шесть мужчин и одна женщина, даже не женщина, а так, скорее девушка-подросток. На мужчинах были одинаковые полосатые штаны, а также длинные рубахи серо-голубого цвета, на ногах простейшие сандалии — подошва и крест-накрест ремешок; и вид они имели прямо-таки дикий: волосы и бороды всклокочены, глаза горят. Каков их возраст, Питирим не взялся бы определить — так, что-нибудь от двадцати и до пятидесяти с лишком. Девушка, напротив, выглядела привлекательной, опрятной и даже чем-то несколько смущенной. Мягкие каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, она забросила за плечи, чтобы не мешали, ноги ее были босы, а вся немудреная одежда состояла из большого ярко-красного куска материи, накинутого прямо на голое тело, подобно старинному земному пончо. Питириму всегда нравился такой наряд — еще с тех пор, как это было модно в его молодые годы. Лишь одно его смутило: здесь, на Девятнадцатой, стояла осень, так что было, мягко говоря, не жарко. Впрочем, эти семеро на холод, кажется, внимания совсем не обращали. Увидавши гостя, они разом смолкли: Питирима тут никто не собирался встретить — это было очевидно. И теперь они пугливо-удивленно, с притягательно-бесцеремонным детским любопытством, не таясь, разглядывали незнакомца. И во взглядах их внезапно Питирим прочел такое, что заставило его, помимо воли, внутренне напрячься: узнавание прочел он и от этого — недобрую тревогу, будто был он тут хоть и нежданный гость, но — не чужой, не первый встречный… Как же так, подумал он, ведь я-то их