Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [13]

То печален, то как‑то нахрапист.

Одним изучать географию,

Другим сочинять амфибрахии.

Дактили в вальсе кружатся,

Песней на душу ложатся.

Напишу письмо хореем,

Чтоб оно дошло скорее.

3.

Вот когда бы все писали ямбы,

То в саду поменьше было ям бы.

Пишу амфибрахием. Страшно.

Бросаюсь, как в бой рукопашный.

Да, очень разным бывает анапест:

То он печален, то как‑то нахрапист.

Кто изучает географию,

Кто сочиняет амфибрахии.

Дактили в вальсе кружатся,

Песней на душу ложатся.

Я напишу письмо хореем,

Тогда оно дойдет скорее.

4.

Когда бы все писали ямбы,

В саду поменьше было ям бы.

Пишу амфибрахием. Страшно.

Бросаюсь, как в бой рукопашный.

Да, очень разным бывает анапест:

То он печален, то как‑то нахрапист.

Кто изучает географию,

Кто сочиняет амфибрахии.

А дактили в вальсе кружатся

И песней на душу ложатся.

Напишу письмо хореем,

Чтоб оно дошло скорее.

Как можно понимать непонятные стихи

Лирическое вступление

Моя жизнь сложилась таким образом, что три последние ее четверти я более или менее постоянно не только думаю, но и разговариваю о стихах: с учениками, с друзьями, коллегами и родными. Несколько раз мне посчастливилось слушать, как говорят о стихах хорошие поэты и настоящие ученые. И столько раз, сколько хотелось, – читать хорошие статьи и книги о стихах. (Вижу, как часто повторяю слово «стихи», но рука еще не поднимается на замену «поэзией», «лирикой», «поэтическими произведениями».) И в результате я ощущаю себя куда более уверенно, чем в юности, когда мне казалось, что настоящие, правильные читатели все понимают и чувствуют без долгих размышлений, по наитию, и сознаться в непонимании – все равно что признаться в собственной бездарности.

Бывает так, что восприятие стихотворения складывается, кроме личных впечатлений, из того, что ты прочитал и услышал в разное время. Например, пушкинский «Памятник» долго для меня оставался собранием хрестоматийных строчек для декламации. Ожил он благодаря прозе современного писателя, книге мыслителя начала прошлого века и рассказу подруги об уроке русского языка в казахской школе, где учительница в качестве наглядного пособия использовала фотографию известного московского памятника поэту, называя его «чучело Пушкина». Я даже не вспоминаю с благодарностью, а просто, как правило, всегда помню источники и составные части моего восприятия. Но обычно не ссылаюсь на них и в этом вижу специфику (или преимущество?) учительского монолога, устного или письменного. От автора литературоведческого исследования научная добросовестность требует перечислить предшественников, оценить их вклад в решение проблемы и тем самым прояснить, что нового содержится в его работе. Учителю, может, и «хотелось бы всех поименно назвать», но задача у него другая, список может оказаться гораздо длиннее высказанной мысли и при этом не так уж много скажет слушателю или читателю. К тому же часто бывает трудно отделить вычитанное у кого‑то от домысленного самим, есть опасение приписать известному автору чужие мысли.

Но все это касается произведений, которые вошли в обиход. А при этом я знаю, что многие незнакомые мне стихотворения, преимущественно поэтов Серебряного века, не дадутся с первого чтения (а может, и со второго), останутся непонятными. Причем непонятными не по глубинному смыслу (всех смыслов, как известно, не вычерпать) – попросту не догадаюсь сразу, это про что. Ведь далеко не все авторы могут сказать, как А.Т. Твардовский о своем «Василии Теркине»: «Вот стихи – а все понятно, // Все на русском языке».

Значит, требуются специальные умственные усилия.

Этот этап кажется нужным далеко не всем читателям. Одни отшатываются от «мудреного», «заумного». Другие считают, что, если непонятно, они имеют право вложить в стихи любое содержание. Помню, предложила когда‑то выпускникам самим выбрать, какое стихотворение А. Блока выучить наизусть. На уроке почти без запинки прозвучало:

Я помню длительные муки:

Ночь догорала за окном;

Ее заломленные руки

Чуть брезжили в луче дневном…[25]

Что‑то насторожило меня в чтении десятиклассника, и я спросила, о чем он читает. Он твердо ответил: «О поэте и поэзии». Я растерялась, но не сдалась: «А чьи тогда заломленные руки?» – и получила в ответ: «Музы». Тогда я не стала продолжать диалог, просто поставила хорошую оценку. Вероятно, и теперь не стала бы, но теперь лучше знаю, что можно убедительно возразить (скажу об этом позже).

Не понимать – не стыдно, а очень естественно; но очень хотелось бы, чтобы читатель стремился понять. Тому, у кого такое желание есть, могут помочь предлагаемые советы.

Среди примеров есть стихотворения, на которые в разное время обратили мое внимание ученики.

Чуть внимательнее

Вот стихотворение Пушкина, про которое, кажется, можно сказать: «– а все понятно…»:

Ворон к ворону летит,

Ворон ворону кричит:

«Ворон, где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?»

Ворон ворону в ответ:

«Знаю, будет нам обед;

В чистом поле под ракитой

Богатырь лежит убитый.

Кем убит и отчего,

Знает сокол лишь его,

Да кобылка вороная,

Да хозяйка молодая».

Сокол в рощу улетел,

На кобылку недруг сел,

А хозяйка ждет милого,

Не убитого, живого[26].

Говорящие вороны нас не удивляют: сразу ясно, что перед нами не то сказка, не то былина о том, как один богатырь победил другого. Но стихотворений без загадок не бывает. Мы задаем ученикам простой вопрос: «Кого ждет хозяйка молодая?» И оказывается, что ответ для как будто все понявших неочевиден: «Она ждет убитого богатыря и не знает, что он убит», «Она ждет кого‑то другого, мы не знаем кого», «Это не важно». Нет, это важно, потому что об ожидании хозяйки сказано в самом конце, в сильном месте, и звучат эти слова особенно весомо, они должны все разъяснить в сюжете. Хозяйка знает не только о том, что богатырь убит, но и о том, кто и почему это сделал. Это и есть ее настоящий «милой», с ее согласия, а может, и по ее настоянию, скорее всего, совершилось убийство. Так что в стихотворении рассказано о драматических событиях, смысл которых открывается без особого труда – если читать внимательно, ничего не пропуская, с убеждением, что в стихах не бывает «неважных» слов.