Дети эмиграции. Воспоминания - [65]

Славянские государства и Балканы	26	4920	3931	16	590	72	42	5510	4003
Лимитрофн. государства	11	1308	275	20	788	91	31	2096	366
Остальные государства Европы	6	709	174	11	520	411	17	1229	585
Всего	43	6937	4380	47	1898	574	90	8835	4954

При первом же взгляде на эту таблицу бросается в глаза, что по числу школ, учащихся и особенно содержимых в интернатах наиболее благоприятно положение в славянских странах, значительно хуже это положение в государствах лимитрофных и неизмеримо хуже — в государствах центральной части Европы. Но ближайшее рассмотрение показывает, что эта неравномерность еще более разительна. Дело в том, что повсеместная организация большинства ныне существующих школ уже закончилась в 1920–1921 гг., т. е. ранее того, когда огромное количество беженцев из лимитрофных и славянских стран переселились в 1922–1923 гг. во Францию и Германию. Это массовое переселение однако не могло ввиду недостатка средств у З.Г.К. в то время сопровождаться созданием необходимого количества русских школ в новых местах. Нижеследующая таблица, сравнивающая количество беженцев и число средних школ в двух характерных группировках государств, иллюстрирует создавшееся положение:

Страны	Количество беженцев	Число средних школ	Число учащихся	Число содерж. в интерн.
I гр.: Финляндия, Эстония, Чехословакия, Болгария, Югославия…	ок. 125 000	37	6228	4206
II гр.: Франция, Германия	ок. 350 000	3	586	30

Как мы видим отсюда, сточки зрения возможности получать образование в своей национальной школе условия для беженских детей в государствах второй группы неизмеримо менее благоприятны, чем в государствах первой группы. Очевидно, что в таких странах, как Франция и Германия, отсутствие достаточного количества бесплатных или дешевых русских школ и интернатов вынуждает беженцев отдавать своих детей в школы иностранные, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

О количестве обучающихся в иностранных школах детей-беженцев имеются лишь весьма неполные и не сводимые в общую картину сведения. Пополнение и систематизация данных об этой категории русских детей является задачей совершенно неотложной и с точки зрения практической школьной политики не менее важной, чем дальнейшее изучение положения детей в школе русской.

В. С. Собкин. Педагогика в эмиграции

Казалось бы, о трагедии гражданской войны в России мы знаем сегодня почти все и нас трудно чем-либо удивить. Обилие исторических документов, мемуаров, произведений искусства, как нам порой кажется, практически «исчерпало тему», и мы можем наконец составить «объективную» картину произошедших событий. Снятие идеологической цензуры позволило не только услышать свидетельства тех, кто пел: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов», но и различить в том же мотиве иной голос, иные слова: «Смело мы в бой пойдем за Русь святую». Но дело не только в реконструкции «объективной» картины тех событий. По мере их удаления в прошлое нас, как это ни парадоксально на первый взгляд, привлекает в этих событиях не столько их «историческое значение», сколько их человеческий смысл. Именно это и обеспечивает их понимание. И здесь принципиальной оказывается категория переживания.

В этом отношении материал книги уникален и мы действительно — читатель согласится со мной — открываем для себя совершенно новые страницы. Уникален, поскольку это фиксация, документирование и переживание событий гражданского раскола с позиции ребенка. И этот угол зрения, эта точка отсчета принципиальна. Без претензии на «художественность» глаз ребенка особым образом фиксирует такие детали, которые и есть «правда жизни»:

Сидели мы недолго, пришел солдат и нас куда-то повели. На вопрос, что с нами сделают, он, гладя меня по голове, отвечал: «расстреляют».

Вот эту деталь — гладя меня по голове — придумать невозможно; в искусстве это уже было бы на уровне гениальности. Но вся суть в том, что эти детские сочинения не «искусство», и отсюда особая правда жизни, особое переживание той действительности, тех событий. Подобных примеров на страницах этой книги множество, и читатель, я в этом уверен, не раз испытал боль, страдание и горечь, погружаясь в те далекие события, описанные детьми. Эта проекция гражданского раскола в детский мир, этот животный оскал на человеческом лице, увиденный ребенком, не может оставить равнодушным. И это, может быть, наибольший урок нам, вступающим в третье тысячелетие. Урок, данный нам, взрослым, — детьми.

Детьми… Но ведь, по сути, это наша трагедия, трагедия наших прадедов и дедов, бабушек и прабабушек. Только описанная теми, кто был «по другую сторону». Но и те, «кто по эту», видели то же, теми же детскими глазами впитывали в себя все это. Поэтому это все — наше и про нас. Более того, переживается это как свое, и в этом особое значение этой книги.

Приведенные в книге фрагменты детских сочинений — это тот живой материал, на который в первую очередь обращаешь внимание при ее чтении. Но помимо фрагментов детских сочинений в книге есть и другой смысловой слой, который связан с социологическим и психолого-педагогическим анализом проблем детства тех, кто пережил революцию и оказался в изгнании. На мой взгляд, эту вторую авторскую позицию — тексты ученых и педагогов, представивших свои статьи в сборник, — мы тоже не можем оставить без внимания. Признаюсь, для меня лично эта позиция при первом чтении не была главной, поскольку эмоционально я реагировал (думаю, как и большинство читателей) в основном на детские высказывания и был погружен именно в их чтение. Но затем, по мере углубления в материал, все больше начинаешь обращать внимание на профессиональную сторону дела. И здесь несколько моментов я хотел бы отметить.