Дети доброй надежды - [175]

Вести из разных концов страны, конечно, тревожили императрицу Екатерину. Но еще больше беспокоили ее слухи, приходившие из западноевропейских стран. Газеты сообщали о росте демократических настроений в Англии, хотя представители этого направления и оставались в жалком меньшинстве. Тем не менее эти английские демократы называли друг друга «гражданами», а своего короля — «первым сановником», перепечатывали брошюры времен Кромвеля, обсуждали права человека, поддерживали связь с парижскими якобинцами и устраивали торжества в честь французских побед.

Английские депутаты прибыли в Париж и явились с адресами к решетке Конвента. В одном из этих адресов говорилось: «Французы, вы свободны. Британцы готовятся стать свободными...» По улицам Парижа проходили депутации англичан, шотландцев, ирландцев. Они заявляли: «Ничего не будет удивительного, если в непродолжительном времени прибудут такие же поздравления в английский национальный Конвент».

Троны начали шататься всюду. Русский чрезвычайный посланник в Англии С. Р. Воронцов ясно отдавал себе отчет в происходящих событиях и писал брату Александру Романовичу — в Петербург:

«Это — борьба не на живот, а на смерть между имущими классами и теми, кто ничего не имеет. И так как первых гораздо меньше, то в конце концов они должны быть побеждены. Зараза будет повсеместной. Наша отдаленность нас предохранит на некоторое время; мы будем последние, — но и мы будем жертвами этой эпидемии. Вы и я, мы ее не увидим, но мой сын увидит. Я решил научить его какому-нибудь ремеслу, слесарному, что ли, или столярному: когда его вассалы ему скажут, что он им больше не нужен и что они хотят поделить между собой его земли, — пусть он по крайней мере будет в состоянии зарабатывать хлеб собственным трудом и иметь честь сделаться членом будущего муниципалитета в Пензе или в Дмитрове».

Троны начинали шататься всюду, и ум императрицы изощрялея в усилиях, каким способом покончить с Французской республикой — этой «гидрой о тысяче двухстах головах».

Франция, уже было намеченная ею в союзницы, стала республиканской. О союзе теперь не могло быть речи. Вдобавок приходилось вновь опасаться Турции, ибо Республика, чтобы отвлечь от себя внимание России, подстрекала турок к войне.

И Екатерина перечитывала свою записку о мерах к восстановлению в Европе «порядка», которую она составила уже давно:

«Дело французского короля есть дело всех государей... В настоящее время достаточно десяти тысяч человек, чтобы пройти Францию из конца в конец...»

Но тут она ошибалась.

Австро-прусские войска попытались было это сделать и сперва потеснили республиканцев, но вскоре получили от них урок при Вальми[182]. Преследуя неприятеля, французы заняли Ниццу, Савойю, Бельгию и левый берег Рейна. Их успех также оказался временным, но это была первая бесспорная победа революционных войск.

Один человек в России с особым вниманием следил за событиями, предвидя, что за ними последует рождение нового военного искусства. Это был Суворов, закончивший фортификационные работы в Финляндии и снова назначенный на юг...

Суворову было поручено укрепление всей южной границы и вверены войска Екатеринославской губернии и Таврического края. В начале 1793 года он прибыл в Херсон.

Русский посланник в Константинополе прислал ему депешу: «Один слух о бытии вашем на границе сделал и облегчение мне в делах, и великое у Порты впечатление». Но Суворов скучал в Херсоне, воюя с подрядчиками из-за поставок, трудясь над составлением крепостных планов и жалуясь на «тиранство своей судьбы».

Однако он не мог не увлечься, размышляя над проектами оборонительных мер для Херсона, Кинбурна, Севастопольского порта. Мысль сделать Севастополь сильной морской крепостью положительно захватила его.

Летом он прибыл туда, чтобы лично руководить работами. Город лежал в тучах известковой пыли. Всюду кипела стройка: Ушаков возводил дома, казармы, госпиталь, магазины. Всему этому Суворов должен был дать твердую защиту, строя «сильной рукой»...

Всю весну 1793 года Ушаков провел в Петербурге, куда он ездил по вызову императрицы. Возвратясь в Севастополь, Федор Федорович с головой зарылся в дела. Лишь изредка вспоминал он о своем пребывании в столице — о встречах с корпусными товарищами и званом обеде в Эрмитажном зале, куда он был приглашен. За столом сидело больше ста человек, все — по билетам, под номерами. Рядом с ним оказался герой Измаила — Михайла Ларионович Голенищев-Кутузов, се которым он встретился впервые. А сидели они под №№ 90 и 91, в самом конце стола.

В середине июля в городе стало шумно и суетливо. Появились большие партии каменотесов, землекопов. Дома то и дело сотрясались от взрывов: команды солдат на мысах рвали минами скалы. Федор Федорович ни разу не был на строительных работах и с Суворовым виделся лишь по приезде его — мельком...

В один из июльских дней к Ушакову на дом явился капитан первого ранга Тиздель — пожилой «чужестранного набору» моряк, которому в начале войны жестоко не повезло. Командуя кораблем «Мария Магдалина», во время первого выхода русской эскадры в море, он был застигнут штормом, отнесен течением к Босфору и взят в плен. По заключении мира турки доставили Тизделя и его команду в Севастополь. Началось следствие. Вел его Ушаков.