Дети большого дома - [44]

Арсен старался не смотреть в сторону дороги, чтобы не видеть отходящих войск, не видеть шагающих по грязи женщин и детей с их тележками, груженными домашним скарбом, не замечать валяющихся повсюду трупов лошадей. Знакомые, раздирающие душу картины! Вот так же двадцать пять лет назад снялись и они с родных мест, целыми семьями брели по дорогам, со слезами оглядываясь назад. Сейчас словно повторяется то же. Но тогда по пятам за беженцами шло турецкое войско, а сейчас идут фашисты…

Послышался возглас:

— Воздух! Воздух!

Спустя минуту раздалась команда:

— Расходись… ложись!

Тоноян увидел черные кресты на крыльях стремительно спускающегося «Юнкерса». Оторвавшиеся от самолета бомбы со свистом летели вниз, словно прямо на него, но разорвались где-то позади.

Тоноян увидел столб желтого дыма, черный фонтан земли. Послышались еще взрывы — второй, третий. И вдруг настала тишина. Арсен встал с земли, огляделся: батальон словно провалился, исчез. Но через минуту по одному стали подниматься и другие бойцы.

Тоноян сделал было шаг и вновь услышал команду:

— Ложись!

Стремительно пикировали новые самолеты. Тоноян спрыгнул в только что образовавшуюся от бомбежки воронку. За ним прыгнул еще кто-то. Они прижались друг к другу.

Фашистские самолеты кружились над залегшими бойцами, один за другим пикируя вниз и снова поднимаясь в небо.

За несколько минут фашисты засыпали батальон десятками бомб. Небольшой участок поля заволокло густыми клубами дыма.

Внезапно, как и появились, фашистские самолеты исчезли из виду.

Послышалась команда подняться.

Бурденко выбрался из воронки, отряхнул измазанные землей рукава и грудь и посмотрел на Тонояна.

Перекинув винтовку через плечо, Арсен поднес к лицу две пригоршни сырого чернозема. Земля благоухала знакомым, чудесным запахом, благоухали белые и тоненькие, словно нити, корни знакомых растений, вместе с землей выброшенные на поверхность…

— Ты чем это занят? — справился Бурденко.

Тоноян огорченно взглянул на него, на свои ладони.

— Жалко землю…

Бурденко понят его. Он тоже взглянул на новую воронку, зиявшую, как рана на груди земли.

— Идем, браток, все равно идти надо…

От бомбежки погибли два бойца и один был легко ранен.

Убитых уложили рядом на краю свежей воронки. Кто-то вручил комиссару их документы.

Микаберидзе просмотрел бумаги и передал маленькую красную книжку старшему политруку. Тоноян слышал, как он сказал Аршакяну:

— Вот партийный билет. Может быть, вы знали его, Арам Саркисян, принят в партию Северным райкомом.

Арам Саркисян? Нет, Тоноян не знал его, хотя лицо убитого и казалось ему странно знакомым.

— А другой горьковчанин, — продолжал комиссар. — Ермаков Тихон. Вот и последняя полученная им открытка, от матери.

Держа в руках документы убитых, Аршакян сделал несколько шагов вперед и повернулся лицом к стоявшим кругом бойцам батальона. Он снял фуражку, хотя в воздухе было сыро и холодно.

Старший политрук был бледен, но глаза его блестели странным огнем. Аршакян начал говорить. Он говорил негромко, и то, что он сказал, было понятно Тонояну и надолго осталось в его памяти.

— Сейчас мы похороним наших товарищей и пойдем дальше, оставив здесь их могилы…

Аршакян умолк, приподнял опущенную голову и взглянул вдаль. Казалось, он ищет и не находит слов.

Но вот он взглянул на бойцов, и стиснутые губы его разжались.

— Мы должны покинуть их, чтобы идти дальше на восток. Но перед могилой наших товарищей каждый из нас клянется: уходим, чтоб вернуться!

Помолчав, старший политрук поднес к глазам открытку, которую держал в руке.

— Погибший товарищ получил перед смертью письмо из дому. Разрешите его прочесть.

«Дорогой мой сын Тихон! Спешу сообщить тебе радостную весть. Жена твоя, Галя, сегодня утром родила мальчика. Все находят, что мальчик очень похож на тебя, и мы решили назвать его твоим именем — Тихоном. Все нас поздравляют и просят передать тебе самые лучшие пожелания. Кланяется тебе также и маленький Тиша. Говорит: торопись побить врага и скорей возвращайся домой».

Аршакян продолжал:

— Тихон Ермаков не услышит голоса сына. Но мы, его товарищи, обязаны слышать этот голос. Похоронив наших друзей, мы им не скажем «прощайте», потому что должны вернуться к ним. До свидания, дорогие братья!

Убитые лежали у воронки на подостланной плащ-палатке. Небо скрылось за тучами. Моросил редкий дождь. Он падал на поля, на солдат, стоявших молчаливым полукругом, и на обращенные лицом к небу тела Тихона Ермакова и Арама Саркисяна. Казалось, что дождевые капли на лицах убитых — это капли пота на лицах тружеников, уставших от тяжелой работы: они прилегли передохнуть и вот-вот снова встанут…

XIX

Батальон продолжал отходить.

Перед колонной нестройной стайкой низко над землей летели какие-то черные птицы, перекликаясь испуганно и печально. Шагавший радом с Тонояном Бурденко толкнул его в бок и, кивнув в сторону птиц, мрачно пошутил:

— Они тоже отступают вместе с нами…

Уже близок был вечер, когда в котловине перед отступающими показался город Валки.

Над городом стлался редкий дым. Возвращающиеся с бомбежки неприятельские бомбардировщики, держа направление на запад, пролетели над самой колонной, не обратив на нее никакого внимания. На холмах, окружающих город, сидели женщины и дети — они ждали ночи, чтобы вернуться в город.