Дети большого дома - [158]

А жители с надеждой смотрели на председателя, ждали от него поддержки и утешения.

Дьяченко не обманул ожиданий. Он говорил людям:

— Уходим, чтоб скоро вернуться, товарищи, вот в чем дело. С этой целью и делается все!.. Тот, кто распорядился об эвакуации, знает побольше нас с вами. И мы, как разумные и сознательные граждане, должны понимать, что такой приказ следует выполнять без возражений!..

Этими уверениями он стремился не только успокоить встревоженных горожан, но и смирить свое протестующее против эвакуации сердце.

Семью Олеся Бабенко Дьяченко также встретил у ворот их дома.

— Ну как, готовы двинуться в путь, Олесь Григорьевич? — спросил он у старожила города Вовчи.

Бабенко был мрачен, под нависшими усами прятались крепко сжатые губы.

— А чей же это приказ? — сурово спросил он, с горестным упреком глядя на председателя горсовета.

— Высшего начальства, Олесь Григорьевич.

— До каких же пор?

— Что «до каких пор», Олесь Григорьевич?

— До каких пор будет все это продолжаться?!

— До тех пор, пока мы окончательно не разгромим его.

— И когда же это будет? — с еще большим раздражением спросил старик.

— В этом году, Олесь Григорьевич. По-моему, обязательно в этом году. Это его последнее напряжение, из последних сил он напирает.

Старик не отвечал, посасывая свою трубку.

— Ну что ж, уходите, они тоже пусть уезжают, — он показал на дочь и Митю. — А я остаюсь.

— Да ведь все уходят, Олесь Григорьевич.

— Желаю вам счастья. А я со своей старухой останусь здесь. Тяжело будет мне видеть их в Вовче, но надо, чтоб кто-нибудь это видел. Я остаюсь.

Повернувшись к Надежде Олесьевне, с которой он вместе учился, Дьяченко серьезно посоветовал:

— А тебе выехать нужно, Надежда Олесьевна. Не думай, что гитлеровцы не дознаются о жене и сыне известного советского летчика Степного.

— Да, выехать придется, — печально согласилась Надежда Олесьевна. — А вот этому озорнику не терпится остаться. Не понимает он…

— А что здесь такого? — упрямо возразил Митя. — Я с дедушкой останусь! Буду помогать партизанам…

— Да, конечно, кому, как не такому герою помогать партизанам! — пошутил председатель горсовета, с любовью глядя на мальчика. — Ладно, Митя, для этого найдутся люди и без тебя. А ты должен выехать с матерью.

— Никуда я не поеду! — насупился Митя.

Старик Бабенко повернулся к внуку.

— Не болтай лишнего. Ишь ты, приказу не подчиняется! Люди посильнее да поумнее тебя сейчас уходят..

Распорядившись, чтобы для семьи Бабенко запрягли повозку и вывезли их из города, Дьяченко сообщил, что к полудню сам подъедет к Белому Колодцу, а там все вместе тронутся в путь по указанному маршруту.

Он поспешил дальше, унося с собой теплое воспоминание о Мите. «Вот таким и я был в его возрасте…» — думал Дьяченко.

Эвакуация началась. Люди с тоской глядели на покидаемые ими дома, где родились, росли, любили, растили детей.

Скрип повозок, мычание коров и телят, блеяние овец, лай собак наполнили улицы города непривычной сутолокой и гомоном. Куда идут люди — этого никто не знал; будущее было неопределенным, путь казался далеким, а враг был рядом. Ясно было только направление — на восток. Дворовые псы, сидя у ворот, с тревожным удивлением следили за хозяевами и бросались догонять повозки только тогда, когда они скрывались за поворотом. Жалобно мяукали кошки на улицах и во дворах покинутых домов.

Уезжающие скорбным взглядом прощались с остающимися в городе родными, подавленные неопределенностью их судьбы и тревогой за их жизнь. Что ждало их всех, суждено ли им встретиться опять — было неизвестно.

Когда Надежда Олесьевна уже запрягла коня и подобрала вожжи, старики Бабенко подошли проститься с дочерью и внуком. Все слова были уже сказаны, все наказы даны. Старик положил руку на плечо внука.

— Будь разумным, Митя, теперь ты защитник матери.

Улита Дмитриевна крепко обняла дочь, расцеловала внука в обе щеки.

— Смотри же, Митя…

Она уже не плакала, не могла говорить… Сердце ее сжималось от тревоги за судьбу дочери и внука, все мысли были с уходившими жителями родного города.

Надежда Олесьевна хлестнула коня. Он сорвался с места и галопом помчался по проспекту. Стоя у ворот, старики смотрели вслед повозке до тех пор, пока она не скрылась за поворотом.

LXVIII

Шоссейная дорога, ведущая к Белому Колодцу, была забита повозками, группами пешеходов, машинами и скотом. Пешеходы молчаливым взмахом руки, без улыбки на лице прощались с уезжающими на машинах. Гудки, плач детей, мычание коров заглушали слова, которыми хотелось бы обменяться близким. Над дорогой стояло густое облако пыли.

Включившись в общий поток, Надежда Олесьевна старалась гнать коня так, чтобы не отставать от остальных и не опережать их. Рядом с матерью сидел, насупившись, Митя. Он был огорчен тем, что ему не разрешили остаться в городе, что он должен ехать куда-то далеко от фронта. Останься в городе, каких бы он дел натворил!

Навстречу в легкой коляске ехал Василий Дьяченко. Он громко крикнул:

— Берегитесь самолетов!

И погнал коня дальше, к Вовче, видно, для того чтобы следить за движением эвакуированного населения. Еще несколько раз слышался его возглас:

— Берегитесь самолетов!