Дети большого дома - [147]

Анник перебегала из окопа в окоп, чтобы успеть перевязать раны. Раскрасневшаяся, с горящими глазами, с крупными каплями пота на лбу, она была в непрерывном движении. Еще до того, как наступил полдень, несколько человек умерло на ее руках. Анник видела, как умирают люди от тяжелых ран, только что бывшие живыми, как бледнеют лихорадочно горевшие лица, холодеют щеки и лоб и тускнеют глаза. Она перевязывала раненую грудь одному из бойцов, часто заглядывая ему в лицо… Рана была тяжелая. А какая воля к жизни читалась на этом лице, в этих глазах! И вот Анник увидела, как погасли блестящие глаза в ту самую минуту, когда она кончила перевязывать рану…

Со второй половины дня враг не возобновлял атак, но огонь его артиллерии и пулеметов стал еще интенсивнее.

Наступил момент, когда на поле боя уже не осталось раненых, нуждающихся в помощи. Анник по ходам сообщения пробралась к блиндажу командира батальона. В окопе перед блиндажом стоял капитан Малышев, разглядывавший в бинокль поле боя. Он теперь казался уже не юношей, как вчера ночью, а пожилым мужчиной. Капитан словно и не замечал санинструктора. Анник молча стала рядом с комбатом. Через несколько минут Малышев повернулся к ней и протянул бинокль:

— Поглядите-ка.

Картина была знакома Анник.

Все пространство, какое можно было охватить глазам, казалось изрытым и разворошенным. Темнели глубокие воронки, взлетала земля, клубились густые желтые и сизые волны дыма.

— Присмотритесь к тем трем кустам. Что вы там видите?

Анник отыскала три куста и узкую полосу земли за ними. Там группами лежали солдаты, а кругом разрывались наши снаряды. Темные земляные волны накатывали, засыпали их. Еще дальше можно было разглядеть другие группы людей.

— Что это, залегла их пехота? — спросила Анник.

— Да. Залегла, чтоб больше уже не встать: это трупы.

Анник пригляделась. Действительно, никакого движения. Она опустила бинокль, чтоб рассмотреть более близкое пространство. На расстоянии двухсот — трехсот метров от траншеи ползли с передовой линии солдаты. Они ползли по полосе земли, находившейся между окопами наших рот и командным пунктом батальона. Раненые, что ли? Неприятель усилил огонь, простреливая это пространство. Бойцы то приподнимались, то снова падали и неподвижно замирали и опять начинали двигаться. Вот один из них побежал. Что-то знакомое в нем… Снова упал. Неужели убит? Нет, поднялся. Видно, не может ползти, наверно, ранен в живот. Да, знакомое лицо. Неужели Ираклий?! Анник хотела сказать Малышеву об этом, но не нашла комбата рядом с собой. Его голос доносился из блиндажа, он говорил с кем-то по телефону. Вот он вышел, подошел к Анник.

— Парторга ранило.

Анник протянула комбату бинокль и выскочила из окопа. В это мгновение она не думала ни о жизни, ни о смерти, ни о любви. Одна мысль, могучая и властная, как инстинкт, неотразимая, как долг, владела ею в этот миг: «Подоспеть на помощь, спасти!» В ушах отдавалось непрерывное шипение и какой-то гул. Напрягая силы, она бежала все быстрее и быстрее. Раз она споткнулась и упала, не поняв — почему и лишь подсознательно отметив, что на нее сыплется земля, а воздух стал тяжелым, удушливым. Тотчас же вскочила, снова побежала к горловине балки, откуда выползали раненые. А вот и он. Ираклий. Лежит, уткнувшись лицом в землю. Его голова, его русые волосы! Анник подбежала, бросилась рядом с ним наземь — и только сейчас заметила, что кругом свистят пули, впиваются в землю, подсекают стебли травинок.

— Ираклий! — окликнула она, обеими руками приподнимая его голову.

Ираклий поднял лицо, взглянул — и как будто узнал Анник, как будто улыбнулся. Гимнастерка на его левом плече была в крови, лицо облеплено землей.

— Держись за мое плечо, Ираклий, пойдем к горловине балки!

— Сам пойду, — шепнул Ираклий. — Дай передохнуть… сам пойду.

— Опирайся на меня, вместе пойдем! — Анник схватила его за здоровое плечо. — Вот так и пойдем, нельзя долго лежать на одном месте, опасно.

Они то ползли, то шагали согнувшись. Вот и горловина балки.

— Полежим здесь, Ираклий, отдохни немного.

Взгляд раненого упал на фляжку, подвешенную сбоку у Анник.

— Воды… — попросил он.

Анник приложила горлышко фляжки к его губам. Руки ее дрожали, вода проливалась на грудь Ираклию.

От пуль их защищал холм, за которым они залегли. Анник видела, как покачиваются на холме распустившиеся ярко-алые маки. Пули отсекали края лепестков, обрывая их до шелковисто-черных сердцевинок. Вот отсекло целый кустик, потом второй… Но один кустик остался стоять, одинокий, серовато-зеленый, с единственным алым цветком, который колыхался под пулями.

— Пойдем, Ираклий, почти дошли ведь. Еще пятьдесят — шестьдесят шагов, и мы будем в окопе.

Анник договаривала последнее слово, когда ей показалось, что у нее вдруг оторвали бедро, рассекли надвое Она негромко вскрикнула и упала лицом на Ираклия.

Боль от обеих ран у Ираклия словно сгинула. Он точно проснулся от тяжкого сна, приподнял голову Анник. Глаза ее были закрыты. Поддерживая голову девушки, Ираклий смотрел на ее опущенные прозрачные веки. Неужели они не поднимутся?..

Анник открыла глаза, когда сознание еще не полностью вернулось к ней. Она увидела над собой огромный, невероятно большой цветок мака с кроваво-алыми лепестками, такой огромный, что он закрывал собой весь горизонт.