— Узрите искусство умирания!
Супаари не упал сразу и не посмотрел вниз, на свою рану. Отвернувшись от Китери, он сделал несколько шагов, но тут из его распоротого живота вывалились кишки и, раскручиваясь, упали на залитую кровью землю. Одно ужасное мгновение Софии казалось, что Супаари переступит через них, но затем его колени подогнулись. В течение долгих секунд она не дышала, отказываясь наполнять легкие воздухом и позволять жизни продолжаться да без него.
— Он убьет меня, Фия, — сказал ей Супаари голосом прохладным, точно ветер, принесший чистый прозрачный аромат горного снега и обещание гроз. — Китери с детства учился бою и он меня убьет.
Этим утром Супаари сидел на земле напротив Софии, окруженный рунской армией, которую они помогли Джалао создать и которая ныне разрослась за счет инброкарских руна, вырвавшихся на волю и примкнувших к своим соплеменникам, ждавшим за городскими стенами. София ему не возразила, сосредоточившись на том, чтобы ничего не чувствовать. То был старый навык, позволивший ей выжить в войне, оборвавшей ее детство, и ставший второй натурой Софии сейчас, когда война вновь сделалась всем ее миром. В каком-то смысле Супаари уже покинул Софию. В последние годы они виделись не часто, сражаясь на разных фронтах. С тех пор как ушли их дети, осталось мало общих тем, если не считать войны.
Супаари ощущал странную священную пустоту, словно бы каждое продвижение руна захватывало некое пространство в его душе, а каждый их успех и проявление компетентности убеждало Супаари в полной бесполезности его собственного вида.
— Они больше не нуждаются в нас, — однажды сказал он с какой-то божественной радостью. — А возможно, и не нуждались никогда.
Поэтому, когда Супаари объявил, что умрет, София встала на колени и протянула к нему руки. Наклонившись вперед, Супаари коснулся лбом ее тела.
— Он убьет меня, — повторил он таким низким голосом, что она ощутила резонанс в своей грудной клетке, — но я принесу нашим людям славу.
Оставшись теперь одна, глядя на его изуродованное тело, видневшееся вдалеке, София сказала:
— Ты хорошо дрался.
Подняв застывшее лицо к громадным облакам, она услышала шлепки первых капель начинающейся грозы и лишь потом ощутила их, но тут тихую песню дождя заглушили пронзительные крики рунских солдат, давших волю разочарованию, горю и своему гневу на этих упрямых джанада, которые до сих пор смеют бросать вызов силе, власти и справедливости руна.
Облаченная в латы пехота с грохотом устремилась вниз по склону, с обеих сторон огибая Софию, как река обтекает валун, и затопила позиции джана'ата, прежде чем вломиться в город через главные ворота. Мясо непокорное, мясо восставшее, мясо сражающееся, думала София. Мясо в полный голос.
Она долго стояла, наблюдая за штурмом, затем тоже стала спускаться по утоптанному склону, ощущая острый запах травы, смятой и перемолотой атакой; слышала частые взрывы, крики ужаса и торжества, рев ветра, к которому добавился гул огня, слишком жаркого, чтобы его мог усмирить дождь.
Трупы Супаари и Верховного лежали к ней ближе всего, поскольку схватка произошла в центре поля, на виду у каждой из сторон. Оба тела были затоптаны при стремительном броске руна к воротам — соединившись в смерти.
У Софии не хватило бы сил распрямить конечности Супаари, а заставить себя собрать содержимое его живота она не смогла, поэтому всем этим София пренебрегла. Сидя рядом с головой Супаари, она гладила ладонью тонкий мягкий мех на его щеке, снова и снова, пока труп не остыл, и она не оплатила этот страшный долг любви.
— Я хочу умереть, — с тупой настойчивостью повторяла Суукмел, пока Таксаю волокла ее за собой. — Оставь меня.
— Нет, — каждый раз отвечала ее рунская подруга, — Есть дети, о которых нужно заботиться.
— Лучше умереть, — говорила Суукмел.
Но Таксаю и другие руна подгоняли и мучили ее, и каждая из них несла джана'атского младенца или тащила за собой ребенка или толкала перед собой женщину — жестокая в своем стремлении доставить их в безопасное место. Поэтому Суукмел продолжала идти, и один шаг следовал за другим, словно биение сердца, которое никогда не прекращается, — пока свет и ее незакаленное тело не начали отказывать, и она не рухнула на землю. Но передышка была недолгой. Перед ее глазами возникли мягкие шлепанцы ребенка, изорванные и окровавленные после нескольких часов форсированного марша по каменистому грунту. Отупевшая от усталости, Суукмел подняла глаза и увидела холодное лицо своего воспитанника, Рукуэи, перворожденного сына Верховного, который лишь несколько часов назад был двенадцатилетним мальчиком.
Рукуэи, чьи суровые фиолетовые глаза видели, как сорок восьмой Верховный Инброкара был разорван толпой, в чьем сознании навсегда запечатлелась картина горящего города и поля битвы, усеянного трупами джана'ата, черными от крови. Учителя, поэты, рассказчики; инженеры, географы, натуралисты. Философы и архивариусы; финансисты и юристы. Политики и музыканты; юные, зрелые, седые. Все остались гнить под дождем.
— Мой отец уважал тебя, — безжалостно сказал Рукуэи своей мачехе. — Будь достойна его, женщина. Вставай и живи.
