Детектив на исходе века [Российский триллер. Игры капризной дамы] - [21]

— Слава Богу, — сказал Андросов, — уснул… Теперь он месяц будет кроткий, как ягненок. Осталось там что-нибудь?

«Там» оставалось еще по доброму стакану всем, кто не спал.

Пил ли он остатки самогона, Краевский не помнил.

Проснулся он в своей комнате на кровати. Рядом на полу, завернувшись в огромную, порыжелую от времени шинель, спал Базыка.

Солнце уже светило поверх занавесок. Значило это, что времени уже много и они, может быть, опоздали к началу рабочего дня в отдел.

— Просыпайся, рубака, — сказал Краевский Базыке.

Базыка мгновенно открыл глаза, отбросил в сторону шинель, осмотрелся и произнес, потягиваясь.

— Ага, вот, значит, где мы поминки закончили.

— Пойдем умываться, — предложил ему Краевский.

— Изя, — ответил Базыка, — там на кухне Андросов с Аграфеной почивают, а начальству мешать изя…

— Что же мы теперь будем здесь лежать до…

— Разумеется, — ответил Базыка, — курить хочется, аж уши опухают…

— Слушай, — спросил его Краевский, — а где у тебя дяди, о которых ты вчера говорил?

— Там же, где и дед, — помрачнел Базыка.

Краевскому стало неловко, и он, чтобы как-то замять столь бестактный вопрос, задал другой:

— А что это за шинель, на которой ты спал?

— Это шинель Бороды, — ответил Базыка, — она Груше в наследство досталась.

Так они говорили довольно долго, пока в коридоре не послышались шаги, не распахнулась дверь и на пороге не появился одетый по полной форме Андросов.

— Просыпайтесь, — сказал он важно, — Аграфена чай поставила, позавтракаем и будем проводить операцию.

Когда откушавшие чаю Андросов, Краевский и Базыка появились в отделе, Проваторов уже заканчивал допрос Бурдукова. Масокин, толстый мужик, лет тридцати, с бабьим лицом сидел в дежурке, ожидая подследственного, и курил махорку. Рядом с ним стояла длиннющая винтовка.

Как и было предусмотрено планом операции, после допроса Бурдукова поместили в камеру, откуда он должен быть «выдан» Масокину ровно в двенадцать дня.

Руководители операции разошлись по своим местам. Впрочем, из отдела ушел пешком только Базыка. Ему предстояло с сотрудниками первого уровня осуществлять скрытое наблюдение за продвижением по городу убежавшего Бурдукова.

Андросов, Проваторов и Краевский отъехали на автобусе два квартала от отдела и остановились на перекрестке, где должен был пройти Бурдуков и его конвоир.

Андросов забрался в кабину, а Проваторов с Краевским осуществляли скрытое наблюдение из будки.

Звякнул колокол на Соборе, извещая жителей Каминска о том, что наступила вторая половина дня, и дежурный по отделу выдал Масокину его подследственного. Масокин привычно сообщил Бурдукову о том, что он стреляет без предупреждения, и означенная пара двинулась по центральной улице Каминска к городской тюрьме.

Бурдуков в черных галифе, в сапогах, красной рубахе был похож на парня, пришедшего на вечеринку и, спереди казалось, что вот-вот грянет гармошка, он пойдет вприсядку по дощатому тротуару, а Масокину достанется роль зрителя.

Иллюзия эта, однако, исчезала, если смотреть на эту пару сбоку. И разрушала ее винтовка Масокина, которая упиралась штыком в спину конвоируемого.

Чем ближе к машине подходили Масокин и Бурдуков, тем напряженнее чувствовали себя руководители операции.

Оставалось несколько секунд до того, как Андросов нажмет на клаксон, чтобы отвлечь внимание Масокина. И тут Краевский увидел, как над перекрестком вдруг воспарило что-то завернутое в белое.

— Смотри, — сказал он Проваторову, — вот она…

— Ничего не вижу, — отозвался тот.

— Да вот же она, — чуть не заорал Краевский и стал стучать в стенку кабины, чтобы остановить Андросова. Но было уже поздно. Раздался пронзительный, похожий на вой сирены, сигнал автомобиля, и операция началась.

Масокин, услышав сигнал, начал поворачиваться в сторону автомобиля. Наверное, так в Африке поворачиваются слоны. Он не крутил головой, а переступал ногами, чтобы увидеть источник беспокойства.

Бурдуков, который тоже оглянулся на звук клаксона, мгновенно оценил обстановку, неповоротливого Масокина, бросился бежать по улице и через мгновение скрылся за углом.

Масокин повернулся, наконец, в сторону машины, и на его безбородом гладком лице отразилось все, что он думает по поводу идиотского сигнала водителя… Потом он стал поворачиваться в обратную сторону и увидел, что красная рубаха Бурдукова скрывается за углом дома.

Он неожиданно резво сорвался с места и добежал до угла. Там конвоир присел на одно колено, привычно упер в плечо приклад своего длинного оружия и выстрелил. Сделал он это привычно и непринужденно, как между делом сплевывает человек, увидевший падаль.

Бурдуков, красная рубаха которого была уже метрах в пятидесяти от перекрестка, упал на землю, как травинка, скошенная острым серпом.

Андросов, Проваторов и Краевский были ошеломлены случившимся. Однако через минуту они уже были у лежащего на земле Бурдукова. Масокин же остался на перекрестке: ему не надо было подходить к бывшему подследственному, чтобы определить, ранен он или убит.

Если бы затылок Бурдукова был расчерчен концентрическими кругами наподобие мишени, то можно было констатировать выстрел в десятку.

Андросов стал ругаться, Проваторов вернулся к Масокину, а Краевский оглянулся назад, чтобы еще раз увидеть ее… Но женщины над перекрестком не было. Видимо, она не была смертью. Она была предвестницей смерти, герольдом, который трубит призыв к пиршеству, но сам за стол не садится.