Детектив на исходе века [Российский триллер. Игры капризной дамы] - [20]

— Ну сейчас не гражданская война…

— Как сказать, — ответил Проваторов.

— Что ты имеешь в виду? — запетушился Андросов.

— Война — это не всегда фронт, армии… Война — это мертвые, падение нравов, обесценивание человеческой жизни.

— Войну мы закончили на Тихом океане, — сказал Базыка.

— Хорош трепаться, — пьяно произнес Андросов, — давай еще по одной.

Выпили еще по стакану, и Краевский стал плохо соображать, где он, чем занимается. Однако внутренний голос все время нашептывал: в пьяном виде человек хуже обычного контролирует свои поступки и слова.

— Слушай, — обратился он к Базыке, — ты сказал, что закусь готовила Аграфена. Она что, была любовницей Бороды?

— У Бороды не было любовницы, — влез в их разговор Андросов, — у него был товарищ по досугу… Ясно?

— Ясно, ясно, — как бы оправдываясь в чем-то, произнес Базыка и предложил выпить еще.

— Ну довольно, — сказал Проваторов, — а то вы по пьянке Аграфену целить начнете.

— Целить не начнем, — ответил Базыка, — а поговорить можно. Почему бы не поговорить? Уж лучше о бабах говорить, чем о трупах и смертях…

— А что ты знаешь о смерти?

— Это ты мне говоришь, мне? — возмутился Базыка. — Да я столько смертей видел…

— Ты видел, как умирают люди, но не видел смерти.

— Что за чепуха, — вмешался в их спор Андросов, — кончайте, нашли о чем говорить.

— А я видел смерть, — сказал Краевский, и все посмотрели на него.

— Тут все ее не раз видели, — стоял на своем Базыка…

— Да я не про это… Когда я ехал с Бородой в телеге, я видел женщину в белом. Она парила в воздухе впереди лошадей. Это было перед тем, как взорвалась граната.

— Ерунда, — сказал Андросов, — так не бывает, ты, наверное, перегрелся на солнце.

— Или тебе спросонья показалось, — добавил Базыка.

— Да нет, — начал было оправдываться Краевский.

— А не выпить ли нам за человека, который может видеть смерть, — сказал Проваторов и достал из ящика стола маленькую рюмку, — я, пожалуй, тоже приложусь.

— Ну дела, — изумился Андросов и стал разливать остатки самогона.

Проваторов взял в руки рюмку, не ожидая других, опрокинул ее в рот, пошевелил губами и произнес:

— Однажды, а было это в пятнадцатом году под Сморгонью на фронте, я вдруг увидел на бруствере женщину в белом. Сам не знаю почему, но я поднялся и пошел за ней. А она не шла, а парила в воздухе. Так я шел за ней до вершины холма, а потом она исчезла. И только потом я посмотрел вниз и увидел, что все наши ходы сообщения и блиндажи заполняются желто-зеленым туманом. Это был хлор, о котором мы тогда еще не знали. Из всей нашей батареи тогда я один остался живой. Уже после я понял, что эта женщина и была смертью…

— Не-а, — сказал Андросов, — если бы человек мог видеть смерть, то он был бы бессмертен. Если он видит смерть — то убежит от нее и спасется.

Краевский хотел возразить ему, сказать, что человек не всегда боится смерти. Есть минуты, когда смерть — облегчение, избавление от страданий. Но некий конвоир, сидевший в мозгу с того времени, как он стал основной фигурой в операции, задуманной Новониколаевским управлением ГПУ, остановил его.

— А знаете, — самопроизвольно вырвалось у него, — какие последние слова были сказаны Бородой?

Все замерли, надеясь на то, что эти слова станут ключом к…

— Он сказал… «воротник»…

— Воротник? — переспросил Андросов, — при чем здесь воротник?

— Кто его знает, — ответил Краевский, удивляясь, что Проваторов не проявил к этому никакого интереса.

Но поговорить дальше о последних словах Бороды им не удалось, потому что пьяный Базыка начал свой монолог.

— А вы знаете, какой был у меня дед? — сказал он. — Нет, вы не знаете, какой у меня был дед… Мой дед первым посадил сад из стелющихся яблонь на севере. В саду у него было три улья. А еще у него было пять сыновей и десять внуков. И когда дед отжимал руками соты, мы, его внуки, подходили к нему и облизывали пальцы. Понятно? У каждого внука был свой палец, и мы никогда их не путали. Я был самым младшим и мне достался мизинец на левой руке.

По мере того как Базыка приближался к концу рассказа, Андросов и Проваторов отодвигались от него, и Краевский догадался, что этот монолог звучит не первый раз, и замы знают, чем он закончится.

— А потом, а потом, — задыхаясь, заговорил Базыка, — пришла банда и деду все пальцы отрубили… Я знаю, что там был и Бурдук, а вы ему побег готовите. Побег, да я его в капусту…

Андросов и Проваторов шарахнулись от Базыки, а тот выхватил шашку и, как при рубке лозы, наискосок рубанул по зеленому сукну стола.

Шашка вошла в поверхность стола так глубоко, что Базыка не смог ее вытащить с первого раза. Он сделал еще одну попытку, но Андросов с Проваторовым уже навалились на него, оттащили от стола и от шашки.

— Петрович, — закричал Проваторов Краевскому, — налей самогонки.

Краевский, разливая жидкость на стол, наполнил стакан, подошел к Базыке, которого крепко держали за руки его коллеги, и вылил содержимое стакана ему в рот.

Базыка стоически перенес вливание, только чуть поморщился и произнес:

— Дайте занюхать.

Краевский поднес к носу Базыки кусочек сала. Тот шумно втянул воздух ноздрями, потом выдохнул и, изловчившись, схватил сало зубами. Пожевав его, он сделал глотательное движение и упал на пол.