Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [50]

Я протопал по Тридцать четвертой до Больших универмагов, парадизов для бедных, куда в этот ранний час муравьиной лавиной вливались служащие, и свернул по Бродвею на север. Оставалось пересечь двадцать две улицы. Я взглянул на часы на башне "Мэйси" и заторопился.

Следует сказать, что лишь обременительный комплекс неполноценности заставлял эмигрантскую газету начинать работу в такую рань. Ее сотрудники могли преспокойно нежиться в постелях по крайней мере до полудня. Дело в том, что новости газета перепечатывала из нью-йоркских газет, просто переводя их на русский язык. Любая новость всегда была несвежей, опаздывала к русскому читателю не меньше чем на сутки, так что два-три часа дела не меняли. К тому же большинство подписчиков "Русского дела" получали газету второй или третьей американской почтовой скоростью. Так что опоздание на пару дней было обычным явлением.

На углу Пятьдесят четвертой и Бродвея располагался базар готового платья, где можно было купить массу дерьма за мизерное количество долларов и даже центов. Когда я простучал мимо него подошвами, базар уже разметал свои лотки и выкатывал вешалки с брюками, пиджаками и платьями. Наша газета была родной сестрой этого базара. Мы продавали несвежие, устаревшие новости, базар — сделанную черт знает из какой химической гадости одежду. (В августе в жару эти изделия вдруг стали издавать подозрительно острый бензинно-керосинный запах, и мне казалось, что, если температура повысится еще на пяток градусов, они растают и стекут с вешалок, оставив после себя лишь вонючие лужи на асфальте.) Я вспомнил, как в Советском Союзе в шестидесятые годы вдруг стали модными синтетические вещи. Весело и дружно советское население стало платить бешеные деньги за рубашки, моментально тающие в том месте, куда попала искра от сигареты, предпочитая их добротным хлопковым советским одеяниям. Много позднее от жены мультимиллионера я узнал, что мультимиллионеры носят на себе исключительно хлопок и шерсть. Советский массовый человек, дурак, как и все массовые, не пожелал одеваться, как мультимиллионер, но предпочел нацепить на себя негритянскую бедность. Человечество вообще удивительно легко подчиняется общим глупым маниям, а здравый смысл посещает толпы раз в столетие.

Миновав незначительные заведения Пятьдесят шестой улицы (даже вспомнить нечего! Разве что зал с подержанными автомобилями на самом углу Пятьдесят шестой и Бродвея), я подошел к дому, где гнездилась наша газета. Потянул на себя старую металлическую дверь… Газета гудела, как машинный зал большого парохода. Линотипы — четыре допотопных зверя — были установлены в цокольном этаже и сотрясали здание. Впрочем, все четыре никогда не работали: какой-нибудь постоянно выходил из строя. Лязг, скрежет, огонь напоминали о кузницах прошлого века.

Потрудившись в "Русском деле", я вынес оттуда циничное и неколебимое недоверие к прессе, к информации, которой нас кормят ежедневно. Я совершенно серьезно считаю, что, если бы журналисты мира, не оповещая свои правительства, сговорились кормить человечество старыми, годичной давности новостями, никто бы этого не заметил. Да и кто может проверить свежесть новостей? Иной раз, глядя на экран парижского теле, я вдруг замечаю трюки в стиле "Русского дела": шиит с "Калашниковым" в руках, перебегающий бейрутскую улицу якобы вчера — я помню, у меня отличная зрительная память, — уже перебегал ее четыре месяца назад по другому поводу. Сверхсовременное средство информации, ТВ, на деле унизительным образом зависимо от комментария, от сопроводительного голоса, каковой обычно сообщает нам мифологические глупости. Вся сложность мира сводится к выбранному произвольно визуальному имиджу. "СССР" — показывают всегда военный парад, несмотря на то что военные парады бывают в Москве два раза в год, а остальные 363 дня обходятся без военных парадов. Даже баран после года лицезрения военных парадов (три четверти любой информации о Советском Союзе по ТВ, оставшаяся четверть — открыточный обход камерой Кремля) навеки убеждается в том, что Советский Союз — опасная милитаристская страна. После этого народный мыслитель бежит к стене ближайшего здания и выписывает на ней жирно: "СССР = СС".

По грязной лестнице, крытой линолеумом (пластиковые подошвы пластиково стучат о линолеум), я бегу наверх. Останавливаюсь на секунду на лестничной площадке у красной корявой дверки, ведущей в архив "Русского дела", и на одном дыхании взлетаю на второй с половиной американский этаж в редакцию.

Длинная, во весь срез здания, комната окрашена (множество лет тому назад) в слабо-зеленый индустриальный цвет. Самый светлый кусок ее — у двух окон — отделен от основного помещения перегородками и скрывает в себе кабинет редактора и клетушку замредактора. (Собственно, кабинет редактора тоже клетушка, но в ней помещаются четверо, а в замредакторской — двое.) Перегородки не до потолка, и потому любое сказанное в "кабинетах" слово попадает в зал. Самые важные свои дела Моисей Бородатых решал не в редакции, а в итальянском ресторанчике на соседней улице. Он не доверял своим служащим.