Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [104]

Не случайно самые приближенные к Петру люди отличались полным отсутствием моральных запретов. Таким был князь-кесарь, величайший следственных и пыточных дел мастер Ромадановский, таким был задушевный друг, светлейший князь Меншиков, исполнитель самых невероятных планов Петра, вор, взяточник, лихоимец, завершивший свое собачье служение царю тем, что помог ему перебраться в лучший мир. Вором был адмирал Апраксин, вором и бесчестным дельцом — вице-канцлер Шафиров. Меншиков к тому же был наставником Петра в неслыханных кутежах и чудовищном разврате.

Алексей Толстой все это знал, но ведь он и не стремился дать правдивый портрет Петра, он хотел, чтобы Сталин увидел себя в Петре, а Петра — в себе. И Сталин взял наживку, которую, возможно, сам и наживил. Сомнительно, чтобы Алексей Николаевич, как бы ни был он умен и проницателен, взялся за такое дело без подсказки или хотя бы намека: мол, пришла пора русскому царю стать героем советской литературы. До этого история дома Романовых преподносилась нам лишь в сатирических образах "Города Глупова" Салтыкова-Щедрина.

Потрафил Алексей Николаевич Иосифу Виссарионовичу. Петр прекрасен, как ни повернись. Он обаятельно пьет — его чудовищные, срамные шутейные соборы поданы как веселые, остроумные пирушки расшалившихся молодых людей (в них участвовали в самых подлых ролях старики), впрочем, с неким вторым дном: тут вызов замшелому боярству и мракобесному духовенству. Обаятельно рубит головы стрельцам, хотя все же не так обаятельно, как Алексашка Меншиков: тот, чтобы выручить слабонервного швейцарца Лефорта, который даже в угоду Петру не может стать палачом, рубит за двоих — за себя и за друга Франца. Бесконечно обаятелен Петр в ужасной истории со своим сыном, сочувствуешь ему от души: такая злая докука выпала хорошему человеку — искать, отлавливать, бросать в застенок, пытать и умерщвлять не верящего в его дело блудного сына! До чего ж развратное занятие литература, если талант не подкрепляется нравственным чувством! Любое преступление оправдано, любую мерзость так сервируют, что будет казаться праведной и справедливой.

Завораживающе талантлив роман Толстого, даже чуткий нос Ивана Алексеевича Бунина, равно чующий душок от жареного цыпленка и душок от фальшивой литературы, здесь не унюхал подхалимской воодушевленности автора.

Петр из романа шагнул на экран и блистательной игрой одного из лучших русских актеров Николая Симонова еще усилился своим очарованием. И придраться не к чему, Петр показан не только в чести и славе: вот он бежит в санях с поля боя, вот бесцеремонно отбирает у Меншикова девку (и поделом тому, сам увел ее от бедного старика Шереметева), вот избивает "мин-херца" за воровство. Скор на руку, крут, в гневе страшен, но хорош, до чего ж хорош!

Он был слишком хорош, тем и перестал удовлетворять Сталина. Ему расхотелось вселяться в Петра: чересчур великодушен и, за исключением оправданных вспышек гнева, больно покладист, прощать любит, отходчив и только со стрельцами показал себя по-настоящему толково. Жидок Петр, далеко от того идеала государственного деятеля, который сложился у Сталина в пору великого террора. А такой идеал в русской истории был — Иван Васильевич Грозный.

Кто-то из знаменитых публицистов — кажется, Герцен — мрачно пророчествовал: настанет время, и злодей Грозный, а также палач Томила будут объявлены величайшими гуманистами России. Такое время пришло, когда Сталин выплюнул из души слабого Петра и узрел себя в Грозном, а Грозного — в себе. Литературным воплощением новых веяний стали пьеса "Иван Грозный" А.Н. Толстого и его же одноименный сценарий. Только неведомый Томила уступил место широко известному Малюте Скуратову — Темному. Скажем сперва о фильме, поставленном Эйзенштейном. Сам выбор актера предопределил кинематографический образ рыжего кровоядца Малюты, его играл очаровательнейший Михаил Жаров. Он же, кстати, играл в "Петре I" Алексашку Меншикова. В сущности, Малюта оказался тем же Меншиковым, но помещенным в темные, дремучие времена: та же трогательная преданность царю, правда, не претендующая на дружбу: никакой "минхерцовщины" Сталин… тьфу ты, Грозный терпеть не мог, та же готовность дать себя в порошок стереть ради отчизны, воплощенной в образе царя-батюшки; если же он порой хмурится, то от избытка бдительности, от невероятной проницательности, позволяющей за каждым углом угадывать крамолу, в каждых глазах — непрозрачный осадок предательства, в каждом слове, жесте — злой умысел. И тертый, смышленый зритель понимал, что такая же крамола таращится из каждой притеми на Сталина, потому что он один хорош, а все кругом плохи, потому что им одним сильна родина, а все другие хотят ее погубить, продать, разрушить, за что их всех без разбору надо уничтожать. Ошибиться тут нельзя — каждый в чем-нибудь виноват: бояре — заговорщики, воеводы — изменники, приказные — мздоимцы, духовные — ядовитые гадюки, простой народ — охальник и бунтовщик, собственная охрана — двоедушная кодла, только и ждущая, как бы всадить нож меж лопаток тому, кого должна охранять. Все виновны, все преступники, режь, пытай, казни, ссылай без пощады, только так убережешь великую государственную мысль, напрягающуюся на благо отчизны.