Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [102]

В его "Истории" изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

А может ли вообще быть беспристрастным исторический труд? Наверное, может, когда история формирует историка, а не историк корежит под себя историю. Примеры: Нибур, Моммзен, в известной мере наш Ключевский. Создавая свой курс, он не укладывал живую плоть истории на прокрустово ложе, отсекая все лишнее, не соответствующее его заранее сложившимся представлениям, равно и не растягивал мучающуюся плоть. Он учился, постигал, свободно и критически относясь к любому факту, любому документу, и делал выводы. В его литографированном курсе истории — к сожалению, он довел его только до Петра I — нашла блестящее развитие идея, уже намечавшаяся у его предшественников, — о социальном развитии общества. И еще: Ключевский сумел не поддаться ни западничеству, ни славянофильству. Его курс куда выше многолетнего фундаментального труда С. Соловьева — "государственника", который, в сущности, хотя и на более высоком уровне, чем Карамзин, шел "по царствам", увязая в бесконечных распрях и кознях державных особ. Кизеветтер прав, говоря, что "его общие взгляды оказываются, за некоторыми блестящими исключениями, чересчур внешним образом привязанными к материалу".

В мою задачу не входит рассмотрение сравнительных достоинств и недостатков исторических курсов русских ученых. Скажу лишь, что Россия вполне могла бы многого ждать от Н. Костомарова с его идеей народности истории, но ему не удалось создать обобщающего труда, в разгар его деятельности он был отлучен от университетов, ушел, в частности, в беллетристику, и русская наука понесла серьезный урон.

Вообще же дореволюционные русские историки были достаточно тенденциозны, и создаваемые ими труды не являли собой чистый поиск истины (в чем видел свою задачу великий Нибур). Ломоносов считал, что цель истории — "возвеличивание предков и моральное назидание потомков". Щербатов искал в истории пользу: открывая связь между причинами и следствиями, обретаешь "власть над будущими временами". На мой взгляд, в таком "утилитаризме" нет ничего зазорного. Но немецкие исследователи категорически отказывались "ставить историческому изучению практические цели и находили, что единственной целью его, как всякого научного познания, должно быть открытие истины, независимой от каких бы то ни было национальных или партийных пристрастий". Но разве был тот же Нибур так божественно свободен от всех социальных, сословных, классовых, национальных, идейных и, наконец, личностных пут или, скажем, пристрастий, когда искал истину? "Да и что есть истина?" — как говаривал Понтий Пилат и, поступившись внутренней свободой, послал на крестные муки того, перед кем охнул: "Се человек!"

Но вот на что следует обратить внимание. Русские ученые исповедовали те или иные взгляды, но действовали (в подавляющем большинстве своем) не по прямой указке власти. Да, среди них были высокопарные "певцы былых времен", "государственники", "народники", славянофилы, западники, аналитики, и каждый, желающий знать отечественную историю, мог найти источник, утоляющий его жажду, довлеющий его чаяниям, а человек, не склонный идти на поводу, мог составить собственное мнение на основе разнообразных точек зрения и различных познавательных метод. Никто тебе не навязывал одного непременного видения, имеющего перед всеми другими лишь то преимущество, что так видит государь. Гимназия кормила худшим и примитивнейшим из всех курсов….. — Иловайского, но каждый любознательный юнец мог поправить официального наставника школяров Ключевским или Соловьевым; а ведь были многочисленные и замечательные силой мысли труды, которые разрабатывали отдельные проблемы истории: Щапова, Буслаева, Семевского, Пыпина, Сергеевича, Забелина, Платонова, всех не перечислишь.

Конечно, самодержавная Россия была не самым лучшим местом для бурной игры свободного интеллекта, но все тогдашние ограничения, стеснения, административные акции, фальсификации в угоду правящему классу меркнут перед тем, во что превратила историческую науку эра, объявившая, что лишь с нее начинается сознательная история человечества.

Если говорить об истории как о науке, то она кончилась на М.Н. Покровском. Этот видный государственный и партийный деятель, участник Октябрьской революции, заместитель наркома просвещения и академик опубликовал свой пятитомный курс "Русская история с древнейших времен" еще в 1910–1913 гг. После революции он выпустил двухтомник "Русская история в самом сжатом очерке", ставший единственным руководством для всех изучающих историю в нашей стране. Покровский рассматривал экономические и социальные факторы российского бытия, почти исключив личностный момент из истории. При чтении его "самого сжатого очерка" возникало ощущение, что история не нуждается в человеке для реализации своих потенций. Столь крайняя социальность и "дегероизация" прошлого отвечала поначалу умонастроению масс, впервые вышедших на авансцену жизни и желающих собственноручно крутить колесо истории, а не руками своих выдающихся представителей. Покровский был в чести, и его имя присвоили Московскому университету. Правда, злые языки острили, что, согласно Покровскому, все исторические события в России зависели от цен на пеньку и коноплю.