Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990 - [13]

На улице уже было совсем темно. Скамейку в этом парке трудно было найти даже при дневном свете, а уж ночью просто невозможно. Позаимствовав у гардеробщика газету, Зуев с Шуваловым расстелили ее под самыми окнами шашлычной, на гранитных ступеньках, и здесь же положили девушку, которая совсем недавно так хотела выпить.

Вернувшись на второй этаж, они не долго сидели за своим столиком. Зуев расплатился с официантом и потащил Шувалова прощаться с музыкантами. Заодно они продали бас-гитаре надоевшее банджо, прихватили с чьего-то стола початую бутылку шампанского и вскоре оказались на улице. Шувалов с разбитой губой и вывихнутой правой рукой, а Зуев с расквашенным носом. Но что такое разбитая губа и расквашенный нос? Ерунда. Люди гораздо менее пьяные, чем наши герои, падают с последних этажей высотных домов и остаются живыми, а на следующий день рассказывают на службе о своем полете. Люди гораздо менее пьяные на полной скорости всаживают свои автомобили в столбы и деревья, дома и другие автомобили и опять же остаются живыми и невредимыми. Такое впечатление, будто пьяного человека вообще невозможно ни убить, ни покалечить. Бросай его с самолета, крутись на нем танковыми гусеницами, он все равно поднимется, икнет и поплетется домой заживлять болячки.

Обсудив стычку, Зуев и Шувалов долго еще болтались по Таганке. Затем они прыгнули в какой-то троллейбус, но им там быстро надоело. Тогда они выскочили из него и потребовали у подъехавшего таксиста водки. Нашлись и водка, и сигареты, и темный, как лес, куст, под которым они ополовинили бутылку. Что было потом, не помнили ни Шувалов, ни Зуев. Но ведь что-то было. Ведь так не бывает, что ничего не бывает. И действительно, было еще много всего. Была милиция и удачный побег от нее. Было шараханье по вокзалу и расплывчатые лица проводников. Была идея уехать куда-нибудь, но не было билетов, хотя в это время года купить билет не составляет труда.

Есть все-таки какой-то бог — покровитель пьяных и сумасшедших. Трудно трезвому без билета забраться в вагон — у проводников глаз наметан, а Зуев с Шуваловым не только сели, но и тут же улеглись спать на третьих полках, чтобы не было видно снизу.

Да, время путешественников у нас давно прошло. Если у тебя нет соответствующей бумаги, тебя запросто могут объявить бродягой, асоциальным типом и даже сумасшедшим, ведь бродяжничество, как известно, зло, и зло наказуемое. А где-то такие же люди всю жизнь бороздят океан на каких-то сомнительных посудинах, катаются по Африке в поисках исчезающей экзотики или ищут апокрифические сокровища. Шувалов не раз жаловался Зуеву, что его единственная мечта — путешествия — как профессия вымерла. Что вид рязанской пивной или харьковского вокзала не может заменить ему Ниагарского водопада и египетских пирамид. Что двухнедельного отпуска хватает только на то, чтобы выспаться. А отпускных денег — на то, чтобы раздать долги и купить сыну за полтора рубля собачку с пищалкой. Зуев в таких случаях слушал внимательно и с пониманием. У него тоже была мечта, неосуществимая, как полет в соседнюю звездную систему. Зуев мечтал о выставке своих картин где-нибудь за пределами собственной комнаты в коммунальной квартире. Ну хотя бы на улице под деревьями. Кто-то из знакомых считал работы Зуева странными, а кому-то они нравились. Друзья хвалили Зуева, а ему этого было мало, и он злился, а напившись, рвал их частенько, чтобы на следующий день жестоко пожалеть об этом.

Ну, мечты мечтами, а жизнь жизнью. И утро пришло к нашим героям в виде свирепого огненного ангела с пикой наперевес. Как же больно свет хлестал по глазам. Какими тесными казались Зуеву и Шувалову их черепные коробки и какими чужими — желудки.

Чтобы проверить, спит ли его друг, Зуев громко застонал и приоткрыл один глаз. Сквозь огненное марево, маячившее перед ним, он увидел неясные очертания Шувалова, а затем и услышал его голос:

— Вниз головой, чтоб не мучиться, — простонал Шувалов.

— Лучше в окно — вернее, — ответил ему Зуев.

Оба на некоторое время замолчали, потому что слова давались с таким трудом, будто их приходилось вытягивать из самой середины мозга ржавым рыболовным крючком. Но внизу кто-то зашевелился, а после этого послышался дребезжащий старческий голосок:

— Ребятки, а ребятки, у вас тут еще бутылочка стоит.

— Ты слышал? — простонал Шувалов.

— Ангелы поют, — ответил Зуев и попытался посмотреть вниз, но кровь, словно ртуть, ударила ему в голову. — Не могу, — прошептал он, — голова лопается.

— Мальчики, а мальчики, — опять послышалось снизу.

— Вполне материальная бабка, — сказал Шувалов.

Постанывая, он приподнялся на локте и, давя тошноту, жестами объяснил старушке, что надо делать. Сообразительная бабушка резво подняла вверх обе руки. В одной оказалась початая бутылка водки, в другой — стакан.

— Ангел, истинно ангел, — сказал Шувалов, принимая спасение из рук старушки. — Может, и закусить чего найдется?

— Помидорчиков дать? — охотно предложила бабушка.

— Дать, дать, — плаксивым голосом ответил Зуев. — Сам съешь — потеряешь, а отдашь — сохранишь и даже приумножишь. Родненькая вы наша. Кидайте их сюда.