Детектив и политика 1991 №4(14) - [16]

— Парни из уголовки сегодня все утро допрашивали наших. Одного за другим. Ихний комиссар — как его, Шарон, что ли? — сказал, что тебя заслушали отдельно. Он даже спросил: "Вы его хорошо знаете, какие у него убеждения, отличается ли он жестокостью?"

— Так и спросил?

Я начал волноваться. Мое спокойствие мигом улетучилось.

Бенар поведал мне, что Шарон и его подручный задали кучу вопросов по поводу моей персоны. Высказывался ли я когда-нибудь в защиту смертной казни, состою ли в профсоюзе и если да, то в каком, связан ли с экстремистами и прочее в том же духе.

— Ну и как, по-твоему, они меня подозревают?

— Ясное дело… Все у нас заметили, что ты с некоторых пор ходишь сам не свой, кидаешься на людей из-за пустяков. Обидчивый стал, прямо не тронь тебя. И многим ребятам это не нравится. Они считают тебя слегка чокнутым, вот как…

— И ты тоже?

Мой голос дрогнул, и это меня даже смутило.

— Да, знаешь, тогда, у меня, мне показалось, что ты сильно не в своей тарелке и только притворяешься веселым. Вчера мне звонила Клара, ее тоже это обеспокоило. Да и Кристине она в том же призналась. Что-то тебя здорово гложет, верно?

— Ладно, старик, хватит играть в психолога, это не твое амплуа. Если ты своей жизнью доволен, значит, тебе повезло. А я вот иногда сижу и думаю, за каким чертом живу? Удивительное дело, скажешь нет? — И я налил себе до краев. — Могу поспорить, что ты и сейчас сомневаешься: а не я ли в самом деле заварил всю эту кровавую кашу? Ну скажи, так или не так?

Бенар долго мялся, вид у него был крайне смущенный. Наконец он встал и взял свой плащ.

— Болтаешь невесть что. Ладно, Ноблар, давай прочухивайся, увидимся, когда захочешь.

— Во-во, мотай отсюда! Не приставай со своей трепотней!

Я попытался встать с кровати, но тут же тяжело плюхнулся назад. Мой приятель огорченно поглядел на меня и открыл дверь. Не успел он прикрыть ее за собой, как я крикнул ему вслед убийственную, на мой взгляд, фразу:

— Валяй, дуй к Шарону и скажи ему, что сам ничего не знаешь, но сильно подозреваешь меня!

Схватив бутылку, я выпил все содержимое прямо из горлышка. После чего уткнулся головой в диванную подушку и провалился в забытье.

Глава 10

Покажите мне полицейского, который никогда не уносил бы к себе домой служебное оружие! Ручаюсь, что такого на всем свете не сыщешь. По правилам, свою пушку положено оставлять в комиссариате. Если только не имеешь разрешения на ношение оружия. У меня-то оно есть, я член стрелкового клуба. По-моему, за три года я там побывал раз пять, не больше. Но каждый вечер я возвращаюсь домой со своим "357-м" на поясе. Как и все мои сослуживцы.

Вот суть моих размышлений нынче утром, когда я натягивал брюки. День мне предстоял свободный, и я не желал провести его так же, как вчерашний.

Ночь у меня выдалась прекрасная, ну просто необыкновенная выдалась ночь. И пробуждение не такое уж тягостное. А может, я просто оказался более стойким, чем думал, или уж мне было до такой степени паршиво, что все отшибло начисто. Любой вариант на выбор.

Я тщательно побрился, вымыл голову, переоделся с головы до ног. В спортивном стиле: бежевая полотняная куртка, коричневые мокасины.

Не торопясь, спустился по лестнице. На моем почтовом ящике красовалась вечная надпись "Смерть шпикам!", которую я даже не трудился стирать, плевал я на это.

Погода наконец решила разгуляться. Стало потеплее, и небо почти расчистилось. Я спустился в метро. С газетенкой под мышкой — чтобы избавиться от одолевшей меня хандры.

ПОЛИЦИЯ НЕ В НАСТРОЕНИИ — гласил жирный заголовок во "Франссуар". Но сама статейка даже на пять столбцов не потянула. Похоже, что у леди Ди[18] неприятности были посерьезнее наших. Ее сынок заболел краснухой.

Сообщение о дурном настроении нашего Большого Дома не содержало для меня ничего нового. Расследование продвигалось, хоть и медленно; секрет фирмы держался за семью печатями. Этот факт, по всей видимости, сильно раздражал автора статьи, и он задавался вопросом, не пытаются ли власти замять дело и скрыть правду от народа. Пусть бы спросил меня — я ответил бы ему утвердительно.

Я вышел у Военного училища, солнце весело рассыпало золотистые "зайчики" на его старых тесаных камнях. Меня охватило поэтическое, почти радостное настроение. Хотя, казалось бы, с чего вдруг? Ликовать было не с чего.

Я прошел по Ла-Мот Пике, держась левой стороны, до угла улицы Дювивье. Мне необходимо было разобраться в этом деле. Просто необходимо.

Заброшенное здание стояло в том же виде, что и несколько дней назад. Мерзость запустения. Но теперь меня интересовал не этот дом. А тот, что напротив. Незаметно — а это было здесь нетрудно — я вошел в подворотню. И на цыпочках подкрался к двери консьержа. Прочтя имя, криво написанное на клочке школьной бумаги, я столь же скромно удалился. Альбер Манович.

Я снова вышел на Ла-Мот Пике в поисках телефонной будки. Теперь их в Париже великое множество. Но почти все они не действуют по причине "актов вандализма и хулиганства". Я, конечно, хотел слишком многого, отыскивая будку с исправным телефоном и со справочником. Но мне пришлось смириться с фактом: таковой не оказалось. И я решил зайти в бистро.