Детектив и политика 1990 №6 - [136]

Не знаю, чего в графе было больше: графского гонора или же расчета. Опытные уркаганы пребывали в отказниках потому, что совершенно точно высчитали: сохранить жизнь надежнее на трехстах штрафных граммах хлеба в теплом карцере, нежели на полной килограммовой пайке в страшном лесу. Но так или иначе, а граф сидел "в отказе", расплачиваясь за это участием в ежедневном воспитательном представлении. Пока… Пока вдруг не появился на лагпункте вездеходик самого начальника лагеря. Туда усадили выведенного из карцера графа и увезли в Вожаель. Через несколько дней всезнающие нарядчики рассказали, что графу за одну ночь сшили элегантный костюм (некоторые даже уверяли — фрак!) и самолетом отправили в Москву.

Через какое-то время мы прочитали в доступных нам газетах об образовании в Лондоне полудружественного правительства Сикорского, где министром иностранных дел был не кто иной, как наш старый отказник и карцерный сиделец— граф Тышкевич… Чудны дела твои, Господи! А еще через какое-то время мне попалась статья, в которой с негодованием рассказывалось, что в новом эмигрантском польском правительстве министр иностранных дел ведет антисоветскую линию, забыв, кто спас от фашистов его самого и вместе с ним — тысячи других поляков.

И это было правдой. Меня до сих пор поражает способность средств информации говорить самую страшную ложь, не выходя за рамки чистейшей правды. Помню, появилось на металлургических заводах идиотское движение — "женщины-горновые". "Только, только у нас, — надрывались от восторга газеты, — женщина впервые стала у лётки доменной печи!" И это было чистейшей правдой. Наш врач Македоныч с ужасом объяснял мне, что женщина, проработавшая месяц у доменной печи, уже не способна к деторождению, поэтому женский труд в таких цехах категорически запрещен во всем мире. Но ведь газеты писали чистую правду: "Только у нас!"

1 января 1939 года в стране проводилась Всесоюзная перепись населения. Не самое удачное время было для нее выбрано, и недаром впоследствии ее результаты отменили и даже засекретили. Но тогда она проводилась везде, и, естественно, в лагерях тоже. Иначе уж очень странно выглядела бы общая численность населения страны… Значит, перепись проводилась и у нас. Из длинного списка вопросов я запомнил только два: образование и профессия. Ответы были абсолютно правдивыми: "Образование — высшее", "Профессия — лесоруб". Через некоторое время случайно попалась нам сыктывкарская газета, орган Коми обкома партии, "За новый Север". И была там передовая, посвященная предварительным итогам переписи. В этой передовой говорилось буквально следующее: перепись показала, какой огромный шаг в культуре сделала Коми АССР; если по последней, предреволюционной переписи в Усть-Сысольском уезде существовал лишь один человек с высшим образованием, то перепись 1939 года выявила, что в Коми АССР живет больше людей с высшим образованием, чем во Франции и Бельгии, вместе взятых.

И это не агитационная выдумка, а неопровержимый факт. Как говорит один из героев рассказов Бабеля: "Это, товарищи, не факт, а на самом деле было…"

Не знаю дальнейшей судьбы неблагодарного графа. Вскоре мы с этим лондонским правительством рассорились, сам Сикорский погиб в авиационной катастрофе. И я вспомнил своего солагерника только во время экскурсий по его бывшему дворцу в Паланге — там сейчас находится музей янтаря.

Но оставим в покое аристократов и перейдем к другим слоям польского общества, очутившихся на Первом лагпункте.

Больше всего среди них было пожилых и даже, старых евреев. Это совсем не то, что наши бедные местечковые евреи — кустари и ремесленники. Польские евреи отправлялись в лагеря, очевидно, по классовому признаку: в прошлом — крупные промышленники, владельцы фабрик и заводов, лесобирж. Может, и случайно, но большинство бывших польско-еврейских капиталистов были лесопромышленниками. Казалось бы, это могло помочь им адаптироваться. Ничего подобного! Они совершенно не ориентировались в этом страшном мире, ничем не похожем на тот, где они жили раньше.

Нас очень развеселила история с одним бывшим лесопромышленником, который несколько дней ходил на повал, а затем попросился на прием к начальнику лагпункта и решительно ему сказал:

— Гражданин начальник! Я очень внимательно осмотрел лес, который вы рубите, — можете мне поверить, я в этом понимаю! — и хочу вам сказать: такой лес рубить невыгодно.

— А что же с ним делать? — заинтересованно спросил начальник.

— Его надо продать на корню.

— Но у нас не продают лес на корню! — сказал пораженный таким предложением начальник.

— Не продают, потому что не умеют, — гордо ответил бывший лесопромышленник. — Поручите это мне, и я его продам на корню с большой для вас выгодой…

Экономические переговоры представителей двух миров окончились грустно. У начальника не хватило юмора и человечности оценить порыв старика и пристроить его к какой-нибудь блатной, легкой работе. И тот продолжал пилить невыгодный лес, потом заболел воспалением легких и мгновенно умер, оставив после себя лишь рассказ о том, как наш лес пытались продать на корню. Все мы, понятно, горевали оттого, что сделка не удалась.