Детектив и политика 1990 №6 - [125]

Весь этот разговор был неприятен Советнику посланника, а сам-то он прекрасно осознавал, что Посольство Совка, чье предназначение, по идее, состоит не только в дипломатических и разведывательных игрищах, но в охране граждан своей страны, лишь благодаря счастливой случайности или Божьей воле не вляпалось в крупные неприятности. Погибни тогда в доме хотя бы один человек, мидовское начальство устроило бы варфоломеевскую ночь, посшибало бы головы виновным и безвинным. А может, наоборот, свалило бы все на убитого, мол, нечего соваться куда не следует. Это тоже в духе Совка — беспощадного и лицемерного одновременно.

Еще совсем недавно Посол империи под всполохи фотовспышек и стрекотание кинокамер вручал Сапожнику орден вождя люмпен-пролетариата, а нынче, по первому приказу из Москвы, готов был нацепить такие же ордена шлепнувшим Сапожника повстанцам. Еще вчера Президент империи вместе со своей восхищенной женой пожимали руки местным фашистам и угощали голодных детей специально припасенными на этот случай конфетками. Сегодня он пожимал руки революционерам. А если завтра к власти вновь придут свергнутые фашисты, пожмет руки и им. Еще недавно министр иностранных дел империи клялся в любви одним, а теперь был вынужден обниматься с другими. И как узнать, когда это делал искренне?

Почти сорок лет Совок насаждал здесь свою безумную власть и идею. Сорок лет подкармливал диктатуру Сапожника газом, нефтью, орденами, икрой и неиссякаемыми признаниями в любви. Он вдалбливал чужому народу опасные фантазии бородатого сказочника из Трира, отштамповывал его мозги то по Ленину, то по Сталину, то еще бог знает по какому объявившемуся на севере пророку. Он сам — в конце-то концов — допустил к власти этого параноидального продолжателя — Сапожника и, словно заботливый садовник, окучивал, лелеял, вдыхал тяжелый аромат зреющего в соседней стране комфашизма, переживая лишь об одном: как бы не предали. Да, Совок был готов иметь в друзьях самых отвратных, растленных типов вроде африканского царя-людоеда или арабского маньяка, только бы те доказывали ему свою верность, а также верность объединяющей их всех идее. За эту верность он готов был на все, даже на то, чтобы лишать жизни собственных сыновей.

И вот сорок лет возводимая Совком империя зла теперь умирала, рушилась подобно песчаным замкам на берегу океана. А он взирал на ее останки влажными от немощной обиды глазами. И сжимал кулаки в бессильной злобе. Что за идея рождается в неразумной его голове? Какие еще жестокие забавы придумает? Отравит океан или взорвет этот пляж адской машиной, а может быть, вздумает жечь муравейники и стрелять из рогатки по чайкам? Ах, уж лучше бы он утонул — этот злой и падкий мальчишка.

— Вашей работе не позавидуешь, — сказал Спецкор Советнику посланника, когда они возвращались из клуба. — Небось много приходится врать?

— Как и в вашей, — не обиделся Советник посланника.

— От человека зависит. Можно и не врать. Но тогда меньше печатают.

— Здесь то же самое. Везде так… Кстати, не хотите посмотреть расстрел Сапожника? У меня есть кассета.

VII

Ночь наползала шерстяным одеялом.

Спецкор брел совсем один по подтаявшему, жидкому снегу мимо памятника павшим Авиаторам, мимо бензоколонки под едва теплющимися, похожими на гигантских издыхающих светляков уличными фонарями, сам не зная, куда и зачем он идет.

— Эй, приятель, не будет ли сигаретки? — вдруг окликнул его чей-то голос.

На скамейке возле бензоколонки сидела девушка в замызганной болониевой куртке и с трехцветной повязкой на левой руке. В другой руке она сжимала бейсбольную биту.

— А ты не взорвешься? — спросил Спецкор.

— Все равно здесь нет бензина. Так что, наверное, не взорвусь. О, с фильтром. Вот это класс!

Она прикурила от его зажигалки, и при недолгом свете огня он успел разглядеть ее тяжелые каштановые волосы, детское чумазое лицо, обкусанные ногти на пальцах.

— Все воюете? — сказал Спецкор, присаживаясь рядом. — Неужели не надоело?

— Мне приказано охранять эту бензоколонку. В случае если враги нападут на нее, я должна буду отбить атаку.

— Вот этой битой? Не говори глупостей. Они пришлепнут тебя, как цыпленка.

— Как бы не так! — улыбнулась она. — Я опытный боец. Знаешь, как вдарила одному на Доробанце. У него даже башка хрустнула. Как арбуз. Хрык! И все.

— И за что же ты ему вдарила?

— Как за что? За то, что враг! Знаешь, сколько здесь скрытых врагов?! Ого! Они тут везде. Только и ждут своего часа. Но мы их все равно повылавливаем. Можешь не волноваться.

— Слушай, боец, тебе лет-то сколько? — спросил Спецкор, пытаясь разглядеть ее лицо получше.

— Уже шестнадцать. Но это не имеет значения. В нашем отряде есть девчонки помладше. А мой друг, ты знаешь, ему было только семнадцать. Его убили на Магиру той ночью. В голову. — Она глубоко затянулась. Совсем как взрослая. — Такие дела…

— Тебя ведь тоже могли убить.

— Могли, конечно. Там вообще много наших ребят погибло. И из других школ тоже. И из политехнического училища… Их танками давили прямо на моих глазах. Но, знаешь, мне не было страшно. Я была какая-то бешеная. Мне самой убивать хотелось.