Детектив и политика - 1989. Выпуск 1 - [154]

«Нью-Йорк обсервер». Дуг Айрланд: «Любопытная вещь, что один из наиболее увлекательных и проникновенных портретов жизни в вэлфэр-отеле в этом всеядном городе исходит от сына функционера советского МВД… Со времен аппетитных коротких мемуаров Максима Горького „Город Желтого Дьявола“ не существовало столь решительно славянского воссоздания жизни на нью-йоркских улицах».

.

«Паблишэрс уикли»: «Комплексный и живой портрет человека, потерявшего все, за исключением упрямой веры в любовь, свежий и честный первый роман важнейшего русского таланта».

«Монд дипломатии», Жан-Мари Шовье: «Здесь читателя просят оставить его матрешек в вестибюле. И вместе с ними, что тяжелее, несколько красивых традиций русской литературы. Литература этой страны не приучила нас к его взглядам без жалости, к этому крутому письму, к словам — бритвенным ударам, к этому потоку „неприличностей“… Лимонов оригинален в выражении, скажем даже, исключителен в русской литературе, как эмигрантской, так и советской».

«Пари-матч», Жиль Мартин-Шоффиер: «Наконец „диссидент“, который не плачет! Эдуард Лимонов — русский, но он не посвящает свои дни шипению на родину социализма. И не плюет на нее, в первую очередь… Больше узнаешь об СССР в один вечер с Лимоновым, чем в сто лет чтения „Монд“»…

Однако лучшей похвалой себе я считаю очень отрицательную статью Джонатана Ярдлея в «Вашингтон пост» (по поводу «Это я — Эдичка»). Статья озаглавлена «Русская месть», и в ней есть такие строки: «Он обрушивается против принявшей его нации (американской. — Э.Л.) с фанатической яростью, которой позавидовал бы Ленин».

В кармане у меня французский паспорт (добытый с боями, при поддержке сотни французских писателей и ФКП), и я подписываюсь «Эдуард», по-английски Edward, через «w» то есть «дабл-ю». Но если бы все было так просто в моей жизни, то не был бы я и писателем.

Рассказ предоставлен автором Эдуардом Лимоновым.

Мы и впредь будем знакомить советских читателей с произведениями современных русскоязычных писателей, живущих на Западе.

Эдуард Лимонов (Савенко) Дети коменданта

После войны ее отец Сергей Сергеевич был некоторое время военным комендантом Вены. Узнав о том, что путь всех эмигрантов из Советского Союза неизбежно лежит через Вену, седовласый экс-полковник, а ныне профессор, расчувствовался.

«Вена! Какой прекрасный город! Множество приятных воспоминаний связано у меня с этим городом. Меня очень любило местное население, особенно коммерсанты. Бывало, еду в трофейном „опеле“ по городу, кланяются, снимают шляпы: „Гутен таг, герр комендант!“ Я очень дружил с бургомистром. Приятный был австриец!»

Елена фыркнула. Супруг толкнул ее под столом ногой. Профессор продолжал. «Если вам, дети, удастся остаться в Вене на некоторое время, пожалуйста, не поленитесь пройтись по улице Мария Гилферштрассе. Я там квартировал. Наверняка многие старожилы меня еще помнят. Передавайте им привет». Елена опять фыркнула.

После обеда они ехали к себе на Ленинский проспект, Елена смеялась так бурно, что пассажиры троллейбуса постоянно оглядывались на заднее сиденье, где поместились супруги. «Привет он им передает! Кланялись они ему! Закланяешься военному коменданту. Оккупант проклятый. Неужели он и вправду верит, что они его любили?» Елена, после развода родителей принявшая сторону матери, отца инстинктивно не любила и долгое время с ним практически не общалась. Разрыв усугублялся еще и тем, что оба, отец и дочь, не одобряли партнеров друг друга. Отец не одобрял первого мужа Елены, лысого художника. Семнадцатилетняя Елена вышла замуж за сорокалетнего Виктора по расчету. Елена не одобряла папочкину женитьбу на аспирантке-молдаванке, вдвое младше его. В сущности, они были очень похожи — Елена и ее папочка экс-полковник…

Это он, новый супруг, открыл ей глаза на достоинства Сергей Сергеича. Он сумел доказать ей, что вся ее оппозиция отцу покоится на детских воспоминаниях о якобы негативных и жестоких поступках. Набор воспоминаний оказался небольшим. На даче под Москвой Сергей Сергеич однажды хладнокровно отстрелял из винтовки слишком расплодившееся кошачье население. В другой раз срубил яблоню. Как-то накричал на старшую дочь. В одно из семейных столкновений между красивой тяжелозадой мамашей и горячим, польских кровей, Сергей Сергеичем он якобы швырнул тарелку с борщом оземь. «Ты ведь не знаешь, Елена, что именно вызвало его гнев. Может быть, твоя мать ему изменяла. Не суди, да не судима будешь…»

30 сентября они прилетели в Вену. Пара настолько отличалась от толпы эмигрантов, «снабженных» детьми, чемоданами и сумками, несчастных и затравленных, плачущих и кричащих, что в самолете их приняли за советских артистов, летящих на заграничные гастроли. На Елене был парик, к векам были приклеены искусственные ресницы от «Елены Рубинштейн»[19]. У него под горлом цвела алая бабочка, а на ногах были лаковые туфли.

Их самолет приземлили отдельно и подогнали к особому ангару. Весь базар, перепуганный, но уже повеселевший, охраняемый дюжими австрийскими дядьками с автоматами в руках, повалил в дыру двери. Пошли и они. У нее — сумочка, у него — «атташе-кейс». Предстоял решительный момент. Нужно было упереться и сопротивляться и не дать отправить себя в Израиль, куда должен был отправиться весь пестрый азиатский коллектив. Они узнали, что следует упираться, от специалиста, от хитрого еврея, известного им под кличкой Солнцев. Как маклер или адвокат он помогал отъезжающим советами и связями. «Ни в коем случае не поддавайтесь нажиму. Стойте на своем. Не хотим в Израиль, и точка. Будут физически принуждать, падайте на пол в аэропорту и орите!» Тогда, в 1974 году, почти все сто процентов эмигрантов послушно отправлялись в страну обетованную.