Детдомовские рассказы - [2]

— Ну вот, называется — потрясла! — растерянно выдавила из себя Светлана Анатольевна, утирая платком кровь со лба Юрика.

— Сам виноват, — подбодрила ее Надежда Николаевна, — зато ж и кричать перестал, летчик–пулемётчик.

Но радоваться было особенно нечему. Ранка, пересекавшая Юрикову бровь, оказалась, хоть и небольшой, но глубокой.

— Без хирургического вмешательства не обойтись, — мрачно предрекла Надежда Николаевна. — И что прикажешь делать с Людмилой?

— Может, не узнает? — робко предположила Светлана Анатольевна.

— Шутишь? — с горестным смехом воскликнула Надежда Николаевна. — Чтоб о таком происшествии да директрисе и не донесли?

Светлана Анатольевна, смазывая Юрику бровь зелёнкой, живо представила себе ближайшее своё будущее. Оно не сулило ей ничего хорошего. Между тем, Юрик сидел в уголке большого воспитательского кресла, всё ещё по–птичьи поджав под себя ноги, и против жизни уже не протестовал. Из озлобленно орущего маленького чудовища он превратился для Светланы Анатольевны в несчастного, страдающего от боли мальчика.

— Ну, всё! Семь бед — один ответ! — приняла она окончательное решение. — Без больницы всё–таки никак не обойтись.

Схватив Юрика в охапку и перепоручив остальных детей Надежде Николаевне, она побежала с ним в больницу. Чтобы избежать здесь досужих вопросов, пришлось вписать его в регистрационный журнал как своего ребёнка.

— Побудьте пока здесь, мама, — остановила её медсестра перед дверью операционной, куда за руку увела Юрика.

Светлане Анатольевне странно было почувствовать себя вновь молодой матерью. Она поначалу хотела выйти в коридор, но неожиданно для себя осталась у операционной, чтобы Юрику там было не совсем одиноко. Через застеклённую дверь она видела всё происходящее. Маленькое тельце неподвижно лежало на столе. Юрик, выкричавший все свои слёзы днём, когда протестовал против жизни, не проронил ни звука. Хирург наложил ему на рану два шва и бодрым голосом сказал:

— Ну, вот и всё, мужичок! Сейчас придёт и пожалеет тебя твоя мама.

Светлана Анатольевна судорожно подавила вздох и, дождавшись, когда медсестра подвела к ней Юрика, подхватила его на руки.

— Да он и сам может идти! — крикнула ей вслед медсестра.

Светлана Анатольевна не слышала. Прижавшись лицом к Юриковой щеке, она едва различала перед собой дорогу.

— Ватоливна, ты моя, — вдруг прошептал ей в шею Юрик и обеими руками неумело погладил ее по голове.

Она остановилась, тяжело дыша, и крепко прижала его к себе.

— Твоя, твоя, сынок, и ты мой Молчи!

— Я больше не буду кричать, Ватоливна, — прошептал вновь Юрик ей на ухо, — я теперь, когда захочу кричать, я закрою рот руками. Вот так крепко!

И он с силой прижал ладони ко рту, тонкими пальчиками впившись себе в щеки. На побагровевшем лбу вздулась тонкая синяя жилочка.

— Я верю, верю! Не надо! — испугалась за шов Светлана Анатольевна. — Ты молчи, детка, а то будет больно.

— Мне не больно, Ватоливна, — Юрик чуть отстранил голову. — Ты не бойся. Я больше кричать не буду!

Светлана Анатольевна смахнула волосы со лба. Они не слушались холодных дрожащих пальцев. Юрик мягко отстранил её руку, чтобы своими ладошками самому пригладить непослушные её волосы. Тепло детских рук согревало ей голову. Светлана Анатольевна молча прислушалась к тихому мягкому чувству внутри себя. Хотелось, не двигаясь, не произнося ни слова, стоять так долго — с одиноким маленьким мальчиком на руках. Он всё ещё что–то шептал ей в лицо. Но Светлана Анатольевна различала теперь лишь отдельные звуки, долетавшие до неё с чистым детским дыханием, и слушала, как слабыми частыми толчками бьётся у ее груди маленькое ребячье сердце.

Грязные деньги

Рабочее утро воспитательницы Светланы Анатольевны началось так, как и должно было начаться. Она привычно взглянула на себя в большое зеркало и помогла одеться своим шестилеткам. Вялые и притихшие, дети ещё не успели прийти в себя после сна. Светлана Анатольевна любила их такими и торопилась насладиться первыми десятью–пятнадцатью минутами после их пробуждения. Но очень скоро благостная тишина взорвётся нескончаемым плачем и безудержным криком: детдомовские дети не умеют быть тихими.

— Ватоливна, — первой нарушила молчание всезнающая Соня, — а Мишка сказал, что к нему сегодня ночью приходила мама и подарила подарок.

— Как это — ночью? И что за подарок? — слабо поинтересовалась новостью Светлана Анатольевна, завязывая шнурки на чьих–то туфельках. — Миша, что там у тебя?

Болезненный и тщедушный, Мишка слишком долго собирался с ответом, и Соня успела опередить его.

— Ватоливна, — таинственно прошептала она на ухо воспитательнице, — а мама теперь всегда будет приходить к нему ночью, а днём уже не будет.

Светлана Анатольевна внимательно посмотрела на мальчика. Мама часто навещала его в детдоме. Мишка был у неё поздним и случайным ребёнком. Часто впадая в запои, она поначалу вряд ли и догадывалась о своей беременности. Но родившемуся сыночку была рада. И в минуты просветлённого сознания искренне горевала о нём, когда решением суда была лишена родительских прав. Она приходила в детдом на свидания к ребёнку, кормила его дешёвыми слипшимися леденцами и горько оплакивала, утирая несвежим носовым платком отёчное своё багровое лицо. Усаживая Мишку к себе на колени, мама часто жаловалась сыну на боли в сердце и регулярно обещала бросить пить. Сын нежно гладил её по морщинистым щекам, но слова утешения давались ему нелегко. К своим шести годам Мишка говорил мало и неразборчиво.