— Ватоливна, мы сейчас уйдем? — несмело спросил он.
— Да, — не колеблясь, ответила воспитательница.
— И Колька останется один? — испытующе заглянул он ей в глаза. — Совсем один? На снегу?
Светлана Анатольевна пристально всмотрелась в два чистых озерца голубых его глаз.
— Ты хочешь забрать Невдаха, Федя? — прошептала, чтоб никто не слышал, она.
— Да! — распахнул он немыслимые свои глаза и, не дожидаясь разрешения, бросился к скамейке.
Светлана Анатольевна смотрела, как он бежал по дорожке, семеня маленькими ногами, и зубами развязывал тесёмки на Колькиных варежках; как отрясал снег с его зимних ботинок и помогал взбираться по обледенелым ступеням главного входа.
— Ты не думай, ты не думай — уже всё! — как мог, утешал он Кольку и, торопясь отвлечь друга от печальных воспоминаний недавнего прошлого, взахлёб рассказывал ему о плотнике Игениче, о телеинтервью, о рыжей пушистой белке, по–хозяйски обосновавшейся на старой ели под самыми окнами группы «Зайчики». Колька, привычно разместив во рту высвобожденные из варежек пальцы, не сводил с Феодосия счастливых влюблённых глаз.
В стылом чернеющем пространстве бесшумно падал снег. В призрачном свете одинокого фонаря было видно, как на опустевшей игровой площадке детские качели, песочницы и скамьи таинственно обретали странные, неземные очертания.
