Дет(ф)ектив - [15]
Эта наивная дурочка полагает, что он смущен разницей их социального положения. Просто как в сказке: она богата, он беден. Да, смущен, да, унижен, уничтожен, но не этой разницей, а всем тем, что произошло раньше, и теперь только продолжается в виде ничтожного, никчемного положения в этой сытой, тупой, самодовольной стране. Он привык смотреть на всех сверху вниз, ощущая свою силу, достоинство, превосходство, как само собой разумеющееся. Hо он уехал из России не для того, чтобы покорять Европу, а потому что уже в России потерял все, что имел, возненавидев за это и себя и всех окружающих. И он прекрасно знал, что делает. Знал, что все его достоинства, если они есть, вернее — остались, для Германии — нуль, зеро, пустое место. Hо в России он потерял, а здесь всего лишь не приобрел, а это дьявольская разница, как сказал бы Женя плюс Таня равняется любовь.
Герр Лихтенштейн приехал в Германию не жить, а умирать (ах, ах — не то, слишком торжественно). Hо, что делать, он уже сейчас мертвец, умеющий складно писать и говорить по-русски просто по инерции, выработанной годами. Он в дурном смысле «профи», он уйдет достойно, со словами о «современном литературном процессе» на устах, ничего ни у кого не прося, не делая трагедию из того, что трагедией не является.
Как объяснить ему Андре то щемящее, простое, из набивного ситчека скроенное чувство благодарности, которое она, милая, старательная, добросовестная любовница, переводчица, очередная поклонница — у него вызывает? Не открывая перед ней никаких горизонтов, не вводя в заблуждение, если и так, как всегда, когда этого не хочешь — любое лыко в строку — и чтобы он не сказал и не сделал, оказывается, что он затягивает ее все глубже и глубже. «Тебе было хорошо со мной делать секс?» — спрашивает она, заставляя его морщиться от не по-русски поставленной фразы. «Знаешь, это к тебе не относится, какой с тебя спрос, ты родилась здесь, но меня еще в России удивляло, как это коренные русские, простолюдины, да и не только они, но все равно — носители языка, в большинстве говорят, словно переводят с плохого подстрочника. Коряво, будто заскорузлыми пальцами продевают нитку в иголку». — «А ты считаешь себя евреем, ты ж крещенный, я читала у тебя…» — «У России, позволь пофилософствовать, — это, может быть, главная загадка — такое силовое поле, что любой обрусевший чучмек, жид, немец, вросший в русскую жизнь с эстафетой двух-трех поколений, становится русским. У русских язык такой, что тот, кто говорит на нем как на родном, становится родным, то есть русским. Я русский во всем кроме крови. Кровь у меня еврейская. Hо я не русский еврей, а еврейский русский, если ты понимаешь разницу». — «Так, как я должна была сказать?» — «Как хочешь». — «Тебе было хорошо со мной?» — «Нет», — честно как на духу отвечает герр Лихтенштейн, понимая по ее лицу, что опять выступает ловким обольстителем, пудря мозги глупой девчонке, кончившей Гамбургский университет, стажировавшейся в Сорбоне, Москве и Гарварде, прочитавшей тысячи русских книг, преподающй русскую словесность немецким студентам и имеющей счет в банке, о количестве нулей которого он может только догадываться. Hо ничего не понимающей в этом «еврейском русском», ибо думает только об одном: как сделать так, чтобы он сказал: «Да, да, о, да!!!» (Три восторженных восклицательных всплеска).
Нет, нет и нет. Герр Лихтенштейн пользуется ею почти механически, почти онанируя, почти не испытывая удовольствия, даже препятствуя ему (есть причины), с инерцией мужского профессионализма заставляя ее стонать и извиваться в его объятиях, цена которым грош. В следующий раз она с наивным и настойчивым простодушием западной женщины спросит, не нравятся ли ему мальчики? Hе нравятся. Ему не нравятся ни маленькие мальчики, ни маленькие девочки, ни строгие задастые студентки, ни полногрудые роскошные дешевки, которые с глянцевым и призывным вопросом смотрят с каждой второй журнальной обложки. Он не гомик, а импотент, лишившийся способности получать радость от любви, потеряв на нее право. Есть трещины, которые, как пропасть, не зарастают. Сизифов труд заваливать рукотворными глыбами природные впадины. Hо даже забыв об этом, трепетная писательская душа и угрюмые волосатые яйца — два сообщающиеся сосуда; обмелело одно, засыхает другое. Hо попробуй начать это объяснять, и окажется, что ты опять совращаешь, сводишь с ума, лжешь с корыстной целью обольшения.
Что-то попало под колеса, и машина подскочила, передавая содрагание дернувшемуся рулю.
«Включи подфарники», — тихо сказала Андре, трогая его рукой, когда город, словно рождественская елка сквозь ворсистую занавеску, засветился на выступах холма. Знакомый мост через речку, тускло блеснувший шпиль собора, нахлобученная и сдвинутая набекрень белая корона крепости показались вдали. Он попытался развернуть, найти, вытащить из гирлянды огней очертания башни Гельдерлина, раздвигая взором темные пятна зелени с проплешинами домов.
«Еще светло? Полшестого? — он повернулся, показывая на часы, а потом опять потрогал, потрепал шелковистую натянутость ткани на ее коленке. — Отрасти волосы, ты будешь похожа, знаешь на кого?»
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Д.А. Пригов: "Из всей плеяды литераторов, стремительно объявившихся из неведомого андерграунда на всеообщее обозрение, Михаил Юрьевич Берг, пожалуй, самый добротный. Ему можно доверять… Будучи в этой плеяде практически единственым ленинградским прозаиком, он в бурях и натисках постмодернистских игр и эпатажей, которым он не чужд и сам, смог сохранить традиционные петербургские темы и культурные пристрастия, придающие его прозе выпуклость скульптуры и устойчивость монумента".
Н. Тамарченко: "…роман Михаила Берга, будучи по всем признакам «ироническим дискурсом», одновременно рассчитан и на безусловно серьезное восприятие. Так же, как, например, серьезности проблем, обсуждавшихся в «Евгении Онегине», ничуть не препятствовало то обстоятельство, что роман о героях был у Пушкина одновременно и «романом о романе».…в романе «Вечный жид», как свидетельствуют и эпиграф из Тертуллиана, и название, в первую очередь ставится и художественно разрешается не вопрос о достоверности художественного вымысла, а вопрос о реальности Христа и его значении для человека и человечества".
В этом романе Михаила Берга переосмыслены биографии знаменитых обэриутов Даниила Хармса и Александра Введенского. Роман давно включен во многие хрестоматии по современной русской литературе, но отдельным изданием выходит впервые.Ирина Скоропанова: «Сквозь вызывающие смех ошибки, нелепости, противоречия, самые невероятные утверждения, которыми пестрит «монография Ф. Эрскина», просвечивает трагедия — трагедия художника в трагическом мире».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.