Десятиглав, или Подвиг Беспечности - [6]

Произнеся эту галантную фразу, я начал читать стихи, не избегая и самых рискованных. Одновременно с чтением я положил руку на упругое бедро моей красавицы и начал медленно поглаживать его шелковистую поверхность. Порой красавица сдерживала мою ладонь своими холеными пальчиками, но делала это мягко и уступчиво, так что через минуту я уже вновь принимался за свое. Постепенно мои прикосновения делались все смелее и смелее. Дерзкая ладонь блуждала уже по всему роскошному телу. Анна — так, судя по всему, звали девушку — прикрыла веки и расслабилась, вытянувшись в шезлонге. Порой она хватала меня за руку и нежно вонзала в нее свои жемчужные ноготки. На ее губах дрожала мечтательная улыбка. Наконец я прекратил чтение и припал устами к шелковистой коже любимой, целуя и лаская ее совершенной формы груди (в особенности соски), и шею за ушком, и живот, и бедра, и тайная тайных. Любовь переполняла меня, но любовь истинная и полнокровная, а не бледная немочь, описанная педерастом Платоном. В результате я начисто забыл о том, что наши ласки протекают под горящими взорами охранников. Наконец Анна с полувздохом-полустоном, напоминающим мурлыканье влюбленной тигрицы, привлекла меня в свои объятия, что-то сделала с шезлонгом (он оказался особой конструкции), и мы оказались вдвоем на удобном ложе, мгновенно опустившемся и раздавшемся вширь. Пальчики Анны умело направили мой любовный скипетр в ее увлажнившееся лоно, и когда я грубо вошел в нее, она обхватила меня ногами и с хриплым криком стиснула в неистовом объятии. Первая схватка настолько увлекла нас обоих, что мы даже не прибегли к тем маленьким утонченностям, которые придают любовным играм особую пряность. Анна бешено билась подо мной — все ее существо рвалось навстречу мне и моей беспощадной тверди. Неистовые поцелуи, стоны, вскрики, яростные объятия, сокращения мышц в стремлении к еще большему восторгу — все промелькнуло как один миг и завершилось таким взрывом сладчайших судорог, подобного которому я не испытывал дотоле никогда. Что ж, с человеком когда-нибудь все происходит впервые, а затем ему хочется чего-то нового, неизведанного… Так и мы с Анной, едва переведя дух, вновь принялись ласкать друг друга, но при этом каждый из нас уже старался продемонстрировать любимому существу все плоды своего прежнего любовного опыта. Полагаю, что ни одно из ухищрений, изобретенных человечеством на его пути от торопливых совокуплений первобытных людей в лесных чащах до римских оргий и обществ свободной любви в России серебряного века, — ничто, говорю я, из приобретенного на этом пути не осталось неопробованным нами с Анной.

Один раз, когда мы отдыхали после очередных восторгов, я нежно назвал свою любимую по имени. Она отстранилась и с удивлением посмотрела на меня. "Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросила она требовательно. — Я ведь тебе не говорила, я точно помню". "А я и не спрашивал, — пожал я плечами, — мне это не обязательно. Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы узнать, как его зовут, да и вообще всю его подноготную". "Если бы я не читала твоих стихов, я бы тебе не поверила, — произнесла Анна задумчиво. — Но все же есть нечто такое, чего ты никогда не смог бы узнать обо мне со всей твоей проницательностью. Ты наверняка понял, что я дочь какого-то очень большого человека, но даже тебе не узнать, насколько большого. Так вот, не хочу ничего от тебя скрывать: я — дочь сверхпрезидента". "Путина, что ли?" — хмыкнул я недоверчиво. "Нет, Путин — просто обычный президент, — терпеливо объяснила Анна. — А мой отец — сверхпрезидент". "Что же он за птица? — спросил я с удивлением. — Чем занимается? Никогда не слыхал о такой должности". "И не услышишь, — пообещала Анна. — Это сверхсекретная должность, о ее существовании знают очень немногие люди даже из числа тех, кто работает непосредственно с отцом. Понимаешь, в каждом обществе должен быть человек, олицетворяющий все это общество, все господствующие в нем отношения, не просто властвующий, но несущий в себе саму идею власти. Когда-то такими людьми, видимо, были короли. Гитлер и Сталин были публичными сверхпрезидентами, но публичность и такая должность несовместимы. Люди не любят власть и погубят все, что сделано сверхпрезидентом, если знают о его существовании. В буржуазных обществах, особенно в тех, где, как у нас, происходит первоначальное накопление, сверхпрезидент совершенно необходим, иначе все развалится. Папы сейчас нет, он уехал метить территорию…" "Странный какой-то термин, — не удержался я от усмешки. — Словно из зоологии". "Сходство действительно есть, — серьезно кивнула Анна. — Он объезжает заводы, шахты, города и метит специальной пахучей жидкостью все то, что должно быть приватизировано, то есть должно достаться капиталу. Потом уже люди на местах начинают приватизировать это имущество. Многие из них искренне полагают, будто они сами это затеяли, но на самом деле на них так действует запах, оставленный папой. Они буквально дуреют от этого запаха и не могут успокоиться до тех пор, пока не присвоят ту вещь, от которой он исходит". "А какая твоему отцу в итоге корысть? — спросил я. — Он ведь только метит, а присваивает кто-то другой". "Ну, во-первых, эти другие обязательно попадают в зависимость к папе. А во-вторых, я же тебе говорила: папа — это живое воплощение власти буржуа, представитель класса в целом и каждого отдельного капиталиста. Он просто не может действовать иначе". "Какая ты мудрая", — восхищенно прошептал я и поочередно поцеловал ее чудесные синие глаза, опушенные длинными ресницами. Затем я начал нежно ласкать ее, уже успев подметить, какие прикосновения и ласки нравятся ей больше, чтобы приготовить к очередному внедрению моего мужского щупа. Она блаженно вздохнула, когда я вкрадчиво и вместе с тем мощно овладел ею, однако тут же напряглась и прошептала: "Господи, папа должен вот-вот нагрянуть! Он такой пунктуальный!" "Не нагрянет", — тупо возразил я, сам не понимая, что говорю.