Десятиглав, или Подвиг Беспечности - [4]

Дни мои потекли неспешно. Мне казалось, будто меня подхватило и ласково несет медленное, но мощное течение, некая дружественная стихия. У этого течения, как мне казалось, нет ни цели, ни конца, где оно рассеивалось бы в пространстве, и его содержанием и смыслом является только его собственное движение. Я медленно плыл во времени, часами просиживая на гальке у моря, в тысячный раз обходя город, заглядывая на кухни то одного, то другого дома отдыха и внимательно обследуя помойки. Ночевал я в сосновой роще за городской больницей. В больничной кухне мне порой наваливали в плошку пресной слизистой каши (плошку я, разумеется, аккуратно возвращал). После обеда я обыкновенно спал где-нибудь в городе в тени шелковиц и акаций, стараясь располагаться поближе к заведениям общепита, чтобы запахи южной стряпни и во сне ласкали мое обоняние. Брезгливые взгляды посетителей меня ничуть не смущали. Беспокоили только мухи, которых на юге много возле всякого котлопункта: стоило мне во сне приоткрыть рот, как они непременно норовили туда залететь. Тогда я рефлекторно захлопывал челюсти, по-собачьи лязгнув зубами, выплевывал разжеванную муху и от этого движения зачастую просыпался. Побывал я и на городской свалке, но это посещение стало последним, поскольку свалка в это время горела, и вдыхать среди южных благоуханий едкий дым тлеющих отбросов мне показалось нелепым. Ночью свалка, расположенная на горе выше города, светилась нутряным багровым пламенем, словно врата ада, и наводила страх на впечатлительных людей, к которым я отношу и себя. Несмотря на неудачу со свалкой, я не прекратил обходить окрестности города, с каждым разом забираясь все дальше и дальше и поражаясь контрасту между переполненным людьми побережьем и знойной тишиной горных местностей, где слышались только звон цикад, потрескивание скручивающихся от жары сосновых иголок и шорох камешков, время от времени скатывающихся по склонам. Особенно любил я бродить по прибрежным горам, где между сосновых стволов дымно голубеет и пускает блики море с размытыми силуэтами кораблей на горизонте.

Однако голод, как говорится, не тетка, до конца к нему не притерпеться, и потому порой я впадал в простительный грех уныния, как то уже описано в первых строках настоящей новеллы. Впрочем, природная любознательность и на сей раз быстро взяла верх над временным упадком духа. Пройдя тихое предместье Геленджика, я вновь отправился бродить по прибрежным горам. В тот день я зашел особенно далеко и неожиданно увидел с вышины дорогу, проложенную по ложбине между горами и петлявшую вместе с ней. Я заинтересовался тем, куда ведет эта дорога, ведь согласно карте города и его окрестностей, которая висела в холле регулярно посещаемого мной санатория для слепых и которую я внимательно изучил, в этих местах не имелось никаких населенных пунктов — пустынные горы, поросшие лесом, тянулись вдоль моря на несколько десятков километров. Хрустя камешками, я скатился на дорогу, поражавшую гладкостью своего покрытия и вообще неимоверно прилизанным видом. В российские населенные пункты такие дороги обычно не ведут, в воинские части — тоже. Я догадался, что впереди должно находиться обиталище какого-то чрезвычайно важного лица, но вот какого? Президент, как известно, отдыхает в Сочи, к нему жмутся и прочие высокопоставленные особы. Там у них имеется свой круг общения, что для них очень важно, поскольку представители власти — люди, как правило, ограниченные, а люди ограниченные всегда по натуре своей коллективисты в том смысле, что им всегда требуется общество себе подобных с раз навсегда установленным привычным стилем жизни. Кто же из наших высоких персон обладает столь независимым нравом, чтобы уединиться в этих безлюдных местах? Размышляя об этом, я шел по обочине дороги в направлении моря. Сзади раздался шум, и мимо меня пронесся новенький "мерседес" с тонированными стеклами. Машина со свистом скрылась за поворотом, а мне пришла в голову запоздалая мысль: какого черта я плетусь туда, где наверняка полно охраны и мне предстоит в лучшем случае потоптаться перед воротами и убраться несолоно хлебавши. В худшем же случае меня могут ожидать крупные неприятности. Я вытащил из-за пазухи найденный мною как-то на пляже бинокль, посмотрел вперед и заметил на поросшем соснами склоне перемещающиеся фигуры в камуфляжной форме и с оружием за спиной. Видимо, охрана патрулировала даже дальние подступы к поместью. Тут меня охватил азарт — мне страшно захотелось выяснить, кто же поселился в этих горах, и более того — если и не познакомиться с ним, то, по крайней мере, понаблюдать вблизи жизнь обитателей таинственной супердачи. Я скользнул с дороги в кусты и, прячась от патрулей за валунами, за кустами, в расщелинах, стал лесом продвигаться туда, где, по моим расчетам, находилась усадьба. Пару раз я слышал шорох хвои и треск сухих сучьев под ногами патрульных. Это были молодые пограничники — они, конечно, вряд ли могли выследить такого хитрого и осторожного человека, как я, вдобавок взявшего в своей жизни немало ценных уроков у охотников и следопытов во всех частях света. Тем не менее осторожность не мешала, к тому же ближе к периметру поместья возрастала опасность наткнуться на охранников-профессионалов. Вскоре я вышел к каменной ограде, аккуратно оштукатуренной и побеленной. В поросших соснами холмах, среди белых известняковых осыпей и откосов эта ограда не казалась чем-то чужеродным, а тянувшаяся по ее верху колючая проволока вполне соответствовала изобилию всевозможных колючих растений, присущему этим местам. Ограда не была снабжена вышками, прожекторами и прочими устрашающими приспособлениями, — видимо, дабы не вызывать мрачных ассоциаций у обитателей поместья. Однако мирный вид ограды меня не обманывал: я понимал, что пулеметы на вышках с успехом заменяются замаскированными телекамерами и совершенной системой сигнализации. Присев на пенек, я погрузился в раздумье, изредка почесываясь от укусов муравьев, лихорадочную деятельность которых не могло подавить даже одуряющее благоухание разогретой солнцем хвои. Я придумывал способ преодолеть ограду незамеченным, однако ничего верного мне в голову не приходило. Задрав голову, я выбрал среди прочих сосен такое дерево, с которого просматривалась бы территория усадьбы, и с ловкостью, выработанной годами скитаний, вскарабкался на самую верхушку, согнав оттуда двух остервенело любившихся белок (видимо, верно сообщение Плиния о том, что по похотливости белки уступают только кроликам). За лениво колыхавшимся пологом хвои могучей дымчато-синей стеной вздымалось море, по которому ближе к черте берегового обрыва перебегали солнечные блики. Заметив вдали разноцветный парус яхты, я подумал, что, возможно, то вышли на прогулку мои друзья-яхтсмены из Новороссийска. Однако затем я вспомнил, что смотреть мне надо в другую сторону. Кое-как вытерев о штаны перепачканные сосновой смолой руки, я вытащил из-за пазухи бинокль и навел его на территорию за оградой. Моим глазам предстали изящный дом в испанском стиле, обширный бассейн и на краю бассейна — прелестная девушка в шезлонге, почти обнаженная, если не считать темных очков и белого лепестка материи на том месте, которое мой друг, известный поэт-песенник Виктор Пеленягрэ деликатно именует "узким вместилищем удовольствия".