Десять тысяч лет - [9]

— Ну, берете? — спросил старшина, которому, видно, уже надоело возиться со щенками. — Дареному коню, знаешь, в зубы не смотрят.

— Так это ж не конь, а щенок беззубый! — ответил я. — Ладно! Беру.

Я достал кусочек сахару, и щенок прильнул к моей ладони теплыми губами. И только теперь я заметил, какая у него умная морда, какие колючие, быстрые глаза с зеленой искоркой, как у волка.

— Нет, браток, все-таки из него выйдет хорошая собака! — сказал я.

Старшина шутливо улыбнулся:

— Конечно, собака из него со временем, пожалуй, и вырастет.

Завернул я щенка в теплое байковое одеяльце, спрятал под полушубок, вернулся к своим на Зайчиху.

Время показало, что я был прав.

Изо дня в день собачонка добрела, крепла. А через год она уже стала выявлять свои лучшие качества. Правда, она немного не вышла ростом — больше росла вширь, — но зато ум, память, нюх были редкостными. А мертвой хватке ее не нужно было учить.

Шерсть у собаки определилась темнорыжая, почти коричневая, а вдоль спины текла серебристая полоса, тонкими ручейками сбегая ко всем четырем лапам.

За удивительную красоту мы прозвали ее Пальмой.

2

По торопливым шагам дежурного, пришедшего за мной, Пальма поняла, что предстоит длительный поиск. Она прыгнула ко мне на койку, стащила одеяло и принялась тормошить меня.

Как и полагалось по тревоге, через три минуты я стоял перед начальником, выслушивая приказ. Пальма сидела у моей левой ноги, насторожив уши.

— Особенно тщательно обследуйте орешник, — сказал начальник заставы. — Затем повернете к Зеленому озеру, оттуда напрямки к Козьей сопке. Поиск предстоит трудный. В полночь прошел дождь. Ясно?

— Ясно, товарищ начальник! — ответил я, повторив приказ.

— Идите!

Пальма рванулась к дверям, толкнула их передними лапами и выбежала во двор.

Было темно и сыро.

Отойдя от заставы, я дал овчарке свободу.

Пальма влетела в густые заросли, раздвинула их мордой — и тут же отскочила назад. Холодные капли, брызнувшие в глаза, заставили ее отступить. Потом она снова пошла вперед, шелестя кустарником. Иногда она оступалась на кочках, и под ее лапами хлюпала вода. В темноте было очень трудно ориентироваться, и где Пальме легко было проскользнуть, мне нужно было продираться с большим трудом.

Далеко за лесом, на горизонте начинало проясняться, а здесь, куда даже днем плохо проникал свет, было темно. Заросли орешника тянулись довольно долго, и когда мы вышли из них, у меня не попадал зуб на зуб, так я продрог. Я подозвал Пальму, достал из кармана кусок сахару, дал ей и затем тихо, тревожным полушепотом сказал:

— Иди, Пальма, здесь чужой...

Этого было достаточно, чтобы насторожить ее. Я не очень верил, что она быстро обнаружит след. Если он и был, то ночной дождь давно смыл его. Я стал прислушиваться к шорохам. Но в лесу столько разных шорохов, что разобраться, какой из них посторонний, не всегда удается.

Пальма остановилась. Я стал за широкий ствол дерева, притаился. Пальма снова побежала вперед. Я потянул ее к себе, но собака не подчинилась и повисла на ошейнике.

— Где чужой, Пальма?

Она прыгнула через куст.

«След!» — мелькнуло у меня в голове.

Я дал ей свободу, зажав в руках самый конец поводка. Пальма настойчиво рвалась вправо, в сторону Козьей сопки. На подступах к ней лежало заросшее тиной болото. И только мы перешли его, Пальма побежала к покатому лесистому склону. Вверх на сопку она пошла медленно. Вдруг Пальма метнулась в сторону, схватила что-то зубами, принесла.

— Хорошо, Пальма, хорошо, ищи, чужой...

Это была калоша. Я понял, что нарушитель, как они это часто делают, сменил здесь обувь. Бывает, что по нескольку раз чужие меняют обувь в пути. То наденут калоши, то ботинки, то резиновые тапочки, то сапоги. Самые опытные лазутчики, чтобы обмануть пограничника, обуваются с хитростью: носками назад... Но для Пальмы это ничего не значит. Схватив след, она поведет туда, куда ушел нарушитель.

Поднялись на вершину Козьей сопки, — второй калоши собака не находила. Пробежав по каменистому гребню, она кинулась вниз. Я еле поспевал за ней. Пальма остановилась, тяжело дыша. Потом она прыгнула к молодому дубку, схватила что-то зубами. Это был опорок русского сапога.

— Так и есть! Игра началась!

Сбежав с сопки, я очутился в узкой пади, заросшей шиповником. Я ободрал руки об острые иглы. След повел нас через падь на вторую сопку. И тут моя Пальма пошла верхним чутьем. Склон сопки был посыпан нюхательным табаком. Он обжигал ей ноздри.

Уже стало светать, когда мы вышли на поляну. Поиск усложнился. След подвел нас к озеру и исчез. Чтобы снова поймать его, нужно обойти озеро, установить, в каком месте нарушитель вылез из воды. И странное дело, от озера след пошел в сторону нашей заставы. Не ошиблась ли Пальма? Не устала ли?

Я повторил поиск. Но и на этот раз Пальма повела меня к нашей Зайчихе. Значит, нарушитель сбился с пути.

Туман опускался с сопок и полз сквозь густые заросли. Он обволакивал сосны, тянулся по кустам орешника.

Обнажилась узкая просека, и в нее хлынул первый утренний свет. Оглядываюсь — и вижу три знакомых сосны. Значит, до заставы два километра. Но может ли быть, чтобы чужой человек здесь прошел, не столкнувшись с ночным дозором?