Десять кругов ада - [15]

— Что-то мне здесь неясно… Ну и почему он ударил парикмахера Иволгина?

Оглядываю их. Молчат. Хорошенькое начало, так мы до китайской пасхи разбираться будем.

— Почему? — Вопрос мой повис в воздухе. — С кем дружил?

— С Дробницей вроде… — неуверенно пояснил кто-то.

Приказал я привести этого Дробницу, а сам давлю на них.

— Что ж это вы? — говорю. — Смелее надо быть. Вы посмотрите на себя со стороны. Да таких отрицательный элемент скоро под стол загонит, а может, и загнал уже. — Оглядываю, глаза отводят, точно — загнал. — Вы, наверное, думаете: раз сказал о человеке что-то, значит — сдал, предал?

Молчат, но уже кое-кто глаза поднял. Не понимают, к чему я клоню.

— Но если уж вы вступили в актив, то ваша роль не в молчании, а в противодействии всему гнусному. И здесь сами вы мало что можете, а вместе мы можем все. — Я завелся. — Человек должен ощущать себя в коллективе, тогда он и вас уважать больше станет. Чтобы это молчание было в послед-ний раз, закончил достаточно мягко, чтобы последние слова запали в их души.

Напряглись, затаились, ждут. Тут и Дробницу привели. Независимый, походочка блатная, волосы взъерошенные, отросшие — к воле готовится.

— Здрасьте, гражданин майор, — наигранно спокойно так, через губу здоровается, сопляк.

Все ему здесь нипочем, и в сторону актива даже не взглянул. Помнил я его, как же, нарушитель был ярый — дрался, выпивку находили, кололся — в общем, весь набор…

Смотрю по списку — да, ему через две недели на свободу, звонком освобождается — срок до конца досидел. А мог на два года раньше выйти, но это не про него, этот — не мог. А что ж он подстрижен-то так, под черта какого-то?

— Известно кто подстриг… парикмахер ваш, — уязвленно отвечает этот Дробница.

— А скажи мне, почему Сычов в изоляторе? — спрашиваю.

— Ну, парикмахеру надавал пачек, — юлит. — Только я-то тут при чем? У них свои разборки… — пробует возмутиться, но тут же сникает под моим взглядом.

— А может, и при чем, а? Он в зависимость к тебе попал, верно?

— Какая зависимость? — взвился. — Ну, говорил ему, чтобы на глаза не попадался, а то кочан сверну. Ну и что, мало такого у нас говорят…

Все я понял, цепочка замкнулась, а враки на лице у него написаны.

— Понятно, — говорю, — пять лет отсидел и ни хрена не поумнел. А ведь тебе уже сколько?

— Двадцать восемь, — бурчит.

— Ну вот. И двадцать восемь нарушений у тебя… а тут притих, волосы отращиваешь…

— А че? — снова бурчит. — Положено, срок вышел.

— Выйдет, а пока две недели посидишь в ШИЗО, да обреем заодно. То-то девкам будет на загляденье — лысый кавалер.

— За че!

— За подстрекательство, осужденный… за него.

— Я не подстрекал! — заорал уже в истерике. Слезы на глазах. — А если б он порешил себя, тоже я виноват, да?!

— Помолчи, ботало, — сморщился я, не жалко его было — противно. Сопит, убить готов, глаз красный на меня косит, гаденыш. — Ничего ты не понял, говорю. — Еще тебе надо посидеть, наверно. Впрочем, гулять с твоим характером на воле недолго придется. Вернешься… А на воле вот радость-то матери — сын алкаш… Помню, как она плакала, образумить тебя хотела. Куда там, сам с усам. Драгун!.. — Оглядел я его сутулую фигуру — не мальчик и не мужчина, одно слово — зэк. — Жена-то сбежала от тебя? — давил на больное, сам уже не знаю, почему остановиться не мог.

— Не ваше дело, — огрызнулся, сверкнул волчьим глазом.

И тут случилось то, ради чего сегодня я и собрал всех, и тираду эту закатил сейчас этому долбану Дробнице. Прорвало моих активистов!

— А ведь напрасно говоришь ты, что невиновен… — вдруг неожиданно осмелился, прокашлявшись, завхоз Глухарь. — Я ж слышал, как ты грозил Сычову: мол, если глаза мои тебя завтра увидят — морду расквашу… — Глухарь набрал воздуха, все же решился на поступок. — А когда он к тебе на поклон пришел, тут ты уже барин. Набей рожу парикмахеру — приказываешь. Слышал я, что говорили…

Ай да завхоз, ай да передовик совхоза имени Ленина!

— Иди… Дробница. — А когда он вышел, я к активу обратился: — А если бы он поставил более жесткие условия Сычову? И тот бы пошел убивать человека? А вы бы промолчали… Вот потому для этого же Сычова не вы, актив, а отрицаловка — авторитет, к нему бы он за помощью обратился. Подумайте, — говорю. — Буду собирать вас всю эту неделю, каждый день.

И собирал. Пока не вошли в рабочий ритм, пока не забрезжило впереди, пока туманно, но — ощутили злополучный мой отряд не как кучку, плывущую неизвестно куда, в лучшем случае в изолятор, но как коллектив, где каждый думает о ближнем. Какое сообщество людское без коллектива? Ну и что, что Зона, люди-то остались людьми…

ЗОНА. ОРЛОВ

Вытащил майор Медведев любимый еще с фронта "беломор" (если достать тогда удавалось — дефицит был страшный, на махре отвоевали), постучал папироской по ногтю большого пальца, задумался, уставясь на нетронутую стопку актов: сколь же еще здесь вчерашней крови, замешенной на тоске, безделье, алчности, злости, мести… Откуда все оно в человеке и как это утихомирить в нем? Неужто это навсегда? Всегда будут такие же тюрьмы, и новые и новые Василии Ивановичи станут идти в новые и новые Зоны, чтобы пытаться совладать с мракобесием души? Неужто это и есть один из неизменных путей человека на этой Земле — лучшей из планет?