Десну перешли батальоны - [56]

— Вас?

— Что ты васкаешь? Домой иди! Разве у вас панов нет?

— Вас? Вас?

— Черт его побери, не понимает! Я тебя спрашиваю: чего ты пришел нашим панам помогать? Чего? Разве у вас своих панов нет? Иди, бей их, бери землю, обрабатывай и хлеб ешь! Ты ведь мужик?

— Я-я-а!..

— Ну вот! А земля у тебя есть?

Немец пожимал плечами и скалил зубы.

— Нету? У панов твоя земля? Что же тебя черт принес сюда? Панов на сук вздернуть надо! Иди домой ливоруцию делать!

— Революция! — воскликнул немец, испуганно огляделся по сторонам, вскочил и снова начал ходить.

— Не понимает! — Кирей огорченно махнул рукой и сел в углу. Из груди Тихона со свистом вырывался воздух. Марко и Параска молчали. Гремели кованые сапоги часового. Кирей опустил голову на колени и застыл.

В окошечко пробивались солнечные лучи. Рождался день.

* * *

Утром Ульяна послала Мишку к Наталке, чтоб вместе с ней отнести свекрам еду. На скамье лежала убранная в праздничную рубаху, желтая, страшная свекровь. В комнате стоял тяжелый трупный запах. Ночь напролет проплакала Ульяна, под глазами у нее легли темные круги. От слез болела голова; подкашивались ноги. Все эти дни она жила в сильном напряжении. Ей казалось, что вот-вот снова придут немцы мстить за Дмитра. Она прислушивалась к малейшему шороху за воротами. И теперь, когда стукнула калитка, настороженно бросилась к окну. В сени вошли Наталка и Марьянка с узелками в руках.

Ульяна, завязывая свой узелок, благодарила Марьянку:

— Спасибо тебе, что хоть ты нас не забываешь! — В карих глазах Ульяны показались слезы.

— Не плачьте, тетя! Итак лица на вас уже нет. Возьмите пару лишних ложек. Дяде Марку и бабушке Параске еду передать некому, так я вот кое-что собрала, а ложек у нас нет.

— Возьму, возьму, Марьянка! Ты как о родных заботишься, доброе у тебя сердце, девушка! Желаю тебе счастья в жизни!

Женщины вышли из хаты. Только успели они выйти за ворота, как встретили Марию Писарчук.

— Завтрак косарям несете, молодицы? — Мария засмеялась. Под ситцевой яркой кофточкой вздрагивали большие груди. — Несите, несите, солнышко уж вон как высоко поднялось! — она медленно подняла руку над головой.

Ульяна остановилась, посмотрела в глаза Марии Писарчук горящими ненавистью глазами.

— Дай вам бог, тетка Мария, всю жизнь вот так носить! — и бросилась догонять своих.

Невестка Писарчука от неожиданности растерялась. Опомнилась она лишь тогда, когда женщины были уже довольно далеко от нее.

— Чертовы большевички! Оборванки!

Женщины подошли к часовому у погреба. Солдат, вскинув винтовку на плечо, делал два шага вперед, потом два назад.

— Нам нужно еду передать арестованным, — показала Ульяна рукой на погреб. Часовой взял винтовку в руки, плоский штык направил на женщин.

— Цурюк! — часовой будто гвоздь забил в дерево.

— Они ведь со вчерашнего утра еще не ели, — умоляла Наталка.

— Цурюк!

— Пойдем к офицеру, может быть, он позволит, — предложила Марьянка.

Они попросили дневального вызвать Шульца. Через минуту офицер стоял на крыльце. Женщины повторили свою просьбу. Нахмурив брови, Шульц выслушал переводчика, потом встрепенулся, крикнул несколько непонятных слов и ушел.

— Господин офицер говорит: когда их сыновья-большевики будут сидеть в погребе, тогда он выпустит стариков на свободу, а сейчас запрещает передавать им еду.

Переводчик повернулся и тоже ушел.

Марьянка еще не потеряла надежды передать еду.

— Я попрошу Бровченко…

Ульяна с Наталкой остались на скамье под воротами, а Марьянка вошла во двор. Петр Варфоломеевич сидел в саду на маленьком стульчике. На мольберте стояла незаконченная картина. Он писал с натуры ветвистую липу. Марьянка рассказала, зачем пришла. Петр Варфоломеевич выслушал ее внимательно, потом положил палитру и кисти, вымыл руки и молча вышел вслед за Марьянкой со двора.

Снова вызвали офицера. Шульц, увидев рядом с женщинами Бровченко, сухо поклонился, но руки не подал.

— Чем могу служить?

— Господин Шульц, вы арестовали немощных стариков. Они уже сутки сидят голодные. С пленными, как мне известно, так не обращаются.

У Шульца нервно задергались брови.

— Я тут хозяин! — резко подчеркнул он. — Арестованные — родители большевиков, которые бежали из-под ареста и убили нескольких солдат армии великого кайзера. Если до двенадцати часов дня крестьяне не приведут ко мне этих большевиков, мой приказ будет приведен в исполнение. Я расстреляю арестованных.

— Господин Шульц, но вы ведь сами уверены, что крестьяне вам этих большевиков не приведут. Где их найти? Лес огромный и густой. Я не могу поверить, чтоб немецкий офицер расстрелял безоружных седых стариков!

— Я их расстреляю, господин Бровченко! Передавать еду — запрещаю. Прошу принять мое почтение! — Шульц приложил к козырьку два пальца, едва-едва наклонил голову.

Петр Варфоломеевич медленно опустился с крыльца.

— Позволил? — бросилась к нему Марьянка.

Бровченко глянул куда-то поверх Марьянки и тихо произнес:

— Нет… Их расстреляют… — Он сгорбился, втянул голову в плечи и пошел вдоль улицы.

Женщины заголосили.

* * *

Стрелка на часах Шульца прошла двенадцать. Никто не приходил. Не было известия, что большевики пойманы. Офицер уже понимал, что этого известия никогда и не будет. Между тем официально объявленный им вчера срок миновал, и теперь Шульц расстреляет стариков. Расстреляет, чтобы его боялись другие и знали, что он, офицер армии кайзера, не шутит и своего слова не меняет.