Держава (том второй) - [30]

— А в высшем свете острят, что обер–прокурор кроме «Московских ведомостей» и «Почаевского листка» ничего не читает, — усмехнулся Максим Акимович, с уважением глянув на Победоносцева.

— Прочтя большинство русских газет, — уселся тот в кресло, — явно убедитесь, что наша печать не что иное, как гнусный сброд людей без культуры, без убеждений, без чести, и орудие нравственного разврата в руках врагов всякого порядка.

«Выражается в стиле своего отца… Только тот о нравственной добродетели, а сын о нравственном разврате».

— Наше несчастье в том, — устало потёр лицо ладонями, — что народ при императоре Александре Втором вместе со свободой получил газету, а не книгу… Но книга — дело неспешное и требующее размышлений. Газета — вещь скорая и в большинстве своём глупая… Рассчитанная на простаков информация, заставляющая не думать, а верить, показывающая, что путь к обновлению, сиречь к разрушению, открыт… Дьявол скрывается в мелочах. И оттуда переходит в головы простодушных людей. Нас спасёт только ВЕРА… А её–то и не стало… Даже великие князья перестали чтить православную веру и её реликвии. Беседовал как–то с другом детства нашего государя великим князем Александром Михайловичем, который вместе со своим старшим братом критиковал Сергея Александровича за Ходынку и требовал у императора его отставки. Так вот… Он поведал мне, видимо надеясь в душе уязвить, как обер–прокурора Синода, что, будучи ещё двенадцатилетним мальчиком и впервые выехав из Тифлиса, где находился дворец его отца, наместника Кавказа, в европейскую Россию, невзлюбил всё русское… Ему не нравилось русское небо, просторы полей, дремучие леса и широкие реки: «Мне не нравилась эта страна, и я не хотел признавать её своей родиной, — сказал он мне: — «Мы остановились в Москве, чтобы поклониться иконе Иверской Божией Матери и мощам Кремлёвских святых. Иверская часовня была переполнена народом. Тяжёлый запах бесчисленных свечей и громкий голос диакона, читавшего молитву, нарушили во мне молитвенное настроение. Во всей службе не было ничего истинно христианского. Она скорее напоминала мрачное язычество». — С детства неверующий человек… Его отец, великий князь Михаил Николаевич, брат императора Александра Второго, не сумел передать сыну высоту православия… С которой наши предки отстояли ДЕРЖАВУ и раздвинули пределы ея до шестой части суши, — перекрестился Победоносцев. — А великий князь Сергей — человек истинно христианской веры и нравственности, что бы про него не говорили враги православия. Воспитывала его Тютчева, с детства приобщая к традициям нашей отечественной культуры. Будучи супругой Ивана Сергеевича Аксакова, и разделяя православно–патриотические взгляды мужа, старалась передать их своему воспитаннику. У мальчика были слабые лёгкие и родители, по совету врачей, семилетним отроком отправили его в Москву. Жил он в Кремле. Икона Иверской Божией Матери и мощи Кремлёвских святых не оказывали на князя того ужасного впечатления, что на Александра Михайловича. Отрок Сергей сам пожелал присутствовать на архиерейском богослужении. Святитель Филарет, митрополит московский, поручил своему викарному епископу Леониду отслужить Божественную литургию в Чудовом монастыре. После службы великий князь долго беседовал с преосвященным Леонидом, и он позже рассказал мне, что с этого времени началась его дружба с благочестивым отроком. Говорили о многом. О вере, о монашестве, об Угреше, где в детстве побывал великий князь Сергей, о молитве, что она всегда должна жить в душе, что есть молитва открытая, а есть внутренняя, сокровенная… Два родственника — и такие разные люди. Великий князь Сергей Александрович считает, что у России свой путь, а великий князь Александр Михайлович мечтает, как он выразился, американизировать Россию…. Тьфу, прости Господи! — вновь перекрестился обер–прокурор синода. — Американцы едут к нам учиться быстро строить железные дороги. По многим показателям Россия обогнала Американские Штаты. Люди у нас духовнее и добрее и думают не только о деньгах, но и о душе…

После вкусного обеда и чашки душистого ароматного чая, без которого Екатерина Александровна Победоносцева гостей из дома не отпускала, Максим Акимович откланялся и поехал домой готовиться к отъезду в Москву.

Его старший сын, ужинавший дома и узнавший о поездке отца, стал напрашиваться ехать с ним.

— Отец, ну определи меня временно к себе адьютантом, — просил он, — или ординарцем, да хоть вестовым.

Последнее слово, как водится в русских семьях, осталось за женой.

— Максим Акимович, — со вздохом отложила она в сторону пирожное. — Пусть ребёнок там присмотрит за тобой… Что–то слишком активно отбрыкиваешься, кавалерист ты мой ненаглядный… Али кралю завёл? — рассмешила мужчин. — То–то у соседа Пашки в прошлом годе кобель пропал, а у меня шуба с искрой появилась…

Рубанов–старший задумчиво, склонив на бок голову, разглядывал супругу…

Вечером 23 ноября Рубанов–младший бодро топал в хвосте кавалькады, попутно любуясь рекламой калош фабрики Треугольник.

— Аким, не отставай, — услышал далеко впереди голос отца, подумав, что когда–то всё это уже было.