Держава (том второй) - [19]

— Милостивый государь, — наконец взял слово хозяин квартиры, — к чему вы всё это разжёвываете нам, будто малым детям. Ведь задание «Б. О.» даём мы. То бишь ЦК партии…

— Потому и говорю, уважаемый Михаил Рафаилович, что указания неплохо бы поддержать энным количеством ассигнаций, — не растерявшись, вступил в дискуссию Азеф.

— Кто о чём, а Евно Фишелевич о деньгах, — хмыкнул Чернов.

— Средства мы из партийной кассы выделили, — хлопнул сухонькой ладошкой о поручень кресла Гоц.

— Мало! — рыкнул Азеф. — Мало, — произнёс через секунду нормальным голосом. — Не все, как Балмашов, служат идее… Григорьеву с Юрковской следовало побольше заплатить… А у Гершуни не нашлось лишних средств, потому и вынужден был удирать от жандармов в Киев.

— Хорошо! Мы вас поняли, Евно Фишелевич. Садитесь ради Бога, от вас в глазах рябит, — попросил вновь принявшегося бегать по комнате Азефа. — О дополнительных средствах завтра же посовещаемся с членами ЦК. Дадим новое задание и определимся по срокам.

Не отставал от своих братьев по крови и еврейский «Бунд».

5 мая, как сообщали российские газеты, в 12‑м часу, при выходе виленского генерал–губернатора фон Вааля из цирка, к нему подошёл человек и выстрелил из револьвера в упор, попав в левую руку. Когда губернатор повернулся, преступник произвёл второй выстрел и попал в правую ногу. Фон Вааль пошатнулся, чины полиции и публика повалили стрелявшего на землю. Он произвёл третий выстрел в воздух, был обезоружен и арестован.

При дознании оказался мещанином Ковенской губернии Гиршем Леккертом, а стрелял в генерала за то, что тот приказал высечь 28 рабочих, в основном евреев, за участие в первомайской демонстрации.

Газеты и интеллигенция прославляли еврейский террор.

Единственный, кто подал свой голос против террора и убийства русских людей, это революционер–романтик Георгий Плеханов. Он стал печатать статьи и объяснять, что представители «колена Гадова» стремятся в России не к освобождению рабочего класса и крестьянства, а эти еврейские «шовинисты и националисты» из Бунда хотят «утвердить Сион не в Палестине, а в пределах Российского государства», то есть хотят захватить власть в России, хотят захватить Россию.

Что тут началось…

Плеханов подвергся остракизму, третированию и в революционной среде стал изгоем. Ибо в основе своей, большинство во всех революционных партиях, и у эсеров, и в РСДРП составляли евреи, или, как их называли в то время в России — жиды.

Владимир Ульянов—Ленин-Бланк просто взбесился от таких утверждений Плеханова, и всей грудью встал на защиту своих соплеменников, потому как в душе он более чувствовал себя евреем, нежели русским… Да и окружали его более евреи, нежели русские…

«Г. В.(Плеханов) проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его (Бунд) прямо не социал–демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующих русских, говоря, что наша цель — вышибить этот Бунд из партии, что евреи — сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя в пленение «колену Гадову».

Но поголовное большинство русских людей, даже не догадывалось о кипевших в закордонных партийных рядах страстях, ощущая лишь их отголоски в кровавых терактах.

6 мая Россия праздновала день рождения Его императорского величества, государя императора Николая Александровича.

Города украсились национальными флагами, а в церквях после литургии совершались молебствия с провозглашением многолетий.

И радовал колокольный перезвон.

Даже «прогрессивная общественность» — интеллигенты, сдёргивали шляпы и крестили неразумные, но грамотные свои лбы.

На следующий день, 34-летний русский император, встречал на кронштадском рейде французского президента Эмиля Лубэ.

Гремела «Марсельеза» и «Боже царя храни».

Максим Акимович Рубанов, затерявшись в толпе министров, дипломатов и придворных, лениво наблюдал, как императорский катер с его высочеством генерал–адмиралом Алексеем Александровичем, приблизился к французскому судну «Монткальме», принял на борт президента Франции, и под вопли зевак: «Да здравствует Франция», «Да здравствует Россия», подошёл к императорской яхте «Александрия», где президент и император сердечно обнялись, выслушали гимны и направились в Петергоф.

«Давным–давно, когда вместе с Николаем посетили Париж, было веселее… Да и Жанна Д′Арк чего–то не приехала, — усмехнулся он. — Старость… Нет того куража…».

Однако кураж был у других.

Русские со всей душой отнеслись к французам, и при встрече накачивали их до потери французской памяти.

Газеты пестрели сообщениями о широкой душе россиян.

Так, бакалейщик Котов уплатил по счёту в саду «Буфф», 3500 рублей, угощая моряков эскадры.

«В ресторане «Медведь» состоялся блестящий раут, устроенный комитетом петербургской периодической печати в честь французских журналистов. Собралось более 500 человек: генералитет, светские дамы, сановники, но меньше всего было писателей», — сообщали газеты.

Николай, дабы потешить Лубэ, провёл в Красном Селе грандиозный парад войск. Французскому президенту особенно понравился строй Павловского полка, чётко прошедший с ружьями наперевес.